Перстень Рыболова | страница 115

Это было так просто, что верилось с трудом. Ведь поистине надо быть слепцом, чтобы не заметить того, что бьет в глаза! Он, Расин Ланелит, который вырос в Лафии и с детства знал Асфеллотский герб едва ли не лучше, чем свой собственный…

Кто-то смотрел на него. Князь обернулся и встретился глазами с Лораном Ласси.

– Это же вы… – одними губами произнес Расин.

Асфеллот приподнял бровь, не расслышав. На лице его застыла улыбка, словно маска. Они молча глядели друг на друга, но каждый уже знал, что карты его раскрыты, разложены на столе, и дело лишь за тем, кто первым сделает ход.

– Кажется, от вашей хвори не осталось и следа, – нарушил молчание Лоран.

– Вашими молитвами, – ответил князь.

Асфеллот поклонился, взял со стола ножны. Расин сжал перила и начал подниматься по лестнице, но, пройдя пару степеней, оглянулся. Лоран по-прежнему смотрел на него немигающим змеиным взглядом.

Давным-давно правил Светлыми морями сын Северного короля Альмер Мореплаватель. Прославился он тем, что извел в Архипелагах всех пиратов до единого.

В его пору ощерилось Светломорье «Альмеровыми зубами» – так прозвали мрачные башни, вросшие в утесы и скалы. Посмотришь – и оторопь берет: впрямь будто черный клык торчит прямо из моря. В башни бросали изловленные пиратские шайки на вечное заточение. Одним в наказание, другим – в устрашение. Надежнее тюрьму трудно представить. Принц во всеуслышание провозглашал, что дарует пожизненно свободу тому, кто выберется из его «зубов». Только не слышали, чтобы за обещанной наградой явились.

Лютые были времена, а Альмер еще лютее.

Через такие дела в святые не попадешь, только моряки его главным заступником считают, первому молятся. Да и как тут не молиться, когда в то правление и десяток лет после ходили по морям спокойно и торговцы, и богомольцы, и державные посланники. Надолго отучил непотребства чинить.

У одной из таких башен, нынче заброшенной, на вечерней заре проходил уже знакомый корабль.

Высокая скала, поросшая мхом с южной стороны, и голая, бесприютная – с северной, пестрела чайками, гнездившимися в глубоких расселинах. Их крики разносились над морем, как вопли плакальщиц на похоронах. Пищи им тут, правда, было немного. Уже лет сто в крепость никого не бросали, и она стояла, одичавшая от голода и одиночества, как памятник человеческой жадности и злобе.

Солнце клонилось к горизонту, и на небо широко ложились закатные полосы: светло-зеленая, розоватая, лилово-золотая, а восток уже был темен. Островами теснились у кромки моря облачные горы. И посреди этой красоты угрюмо торчал оскаленный клык.