— Я не желала, чтобъ вы утонули, — шепчетъ она, опустя голову.
Хотя она на него не смотритъ, но знаетъ, что Бернетъ нѣвольно разъ тщетно пытался заговорить; наконецъ онъ выговорилъ, дрожащимъ и неровнымъ голосомъ, противорѣчащимъ его холодно-вѣжливымъ словамъ:
— Я вамъ чрезвычайно благодаренъ, болѣе чѣмъ съумѣю то выразить, но вы ошиблись, полагая, что была какая-нибудь опасность.
— Кажется, что такъ, — отвѣчаетъ она, совсѣмъ уничтоженная.
— Я не проѣхалъ и четверти мили, — продолжалъ онъ, — лошадь потеряла подкову. Пришлось довести ее до Киркби и, оставивъ тамъ, идти пѣшкомъ.
— Не я одна испугалась… дядя… всѣ они…
— Право? Вы хотите сказать, что всѣ они теперь меня ищутъ.
— Нѣтъ… они сѣли обѣдать.
На минуту все лицо его освѣщается улыбкой, улыбкой, если вѣрить обманчивому лунному свѣту, болѣе нѣжной, чѣмъ веселой.
— Вы простудитесь, — говорить онъ нетвердымъ голосомъ, дѣлая къ ней шагъ.
— У меня плащъ и калоши, — при этихъ словахъ она поднимаетъ ногу. Калоша, при лунномъ свѣтѣ, кажется еще колоссальнѣе.
Оба смѣются и быстрыми шагами направляются къ дому. Они приближаются къ домику привратника. Джильяна говоритъ:
— Вы дѣйствительно уѣзжаете завтра?
— Да, наконецъ.
— Изъ этого нельзя заключить, чтобъ вы особенно наслаждались своими каникулами, — говоритъ она, неестественно смѣясь.
— Я ими не наслаждался.
— А между тѣмъ вы когда-то любили горы, вспомните, только на этомъ мы всегда сходились.
— Неужели я любилъ ихъ? Въ такомъ случаѣ вкусъ мой измѣнился. Мнѣ кажется, я теперь ихъ ненавижу. Да, я ненавижу эти горы, эту рѣку, эту долину, онѣ навѣвали мнѣ сны.
— Мнѣ кажется, что есть сны, которые лучше всякаго бодрствованія, — мягко замѣчаетъ она.
Съ минуту онъ молча и нерѣшительно смотритъ на нее, беретъ ее за обѣ руки и говоритъ тономъ человѣка, слова котораго идутъ прямо отъ сердца:
— Иногда какіе-то голоса нашептываютъ человѣку много такого, что если въ немъ есть искра самоуваженія, ему гораздо легче умереть, чѣмъ послушаться ихъ. Такіе голоса теперь нашептываютъ мнѣ свою пѣсню; послушайся я ихъ, я былъ бы почти такимъ негодяемъ, за какого вы когда-то сочли меня. Вотъ почему я радъ, что ѣду туда, гдѣ они будутъ заглушены. Если вы питаете ко мнѣ сколько-нибудь искреннюю дружбу, вы также порадуетесь за меня.
Съ этими словами онъ сильно пожалъ ей руки, выпустилъ ихъ и исчезъ.
Она осталась одна на освѣщенной луною дорогѣ, какъ опущенная.
* * *
Джильяна воображаетъ, что ничто уже не можетъ огорчить ее теперь; такъ человѣкъ пораженный на-смерть думаетъ, что застрахованъ отъ булавочныхъ уколовъ.
