— Не согласится.
— Кто? — живо спросил Равех.
— Бородач.
Бородач был непосредственным начальником Уали. Равех упустил из виду это препятствие: Бородач ни за что не даст своего согласия — в этом не было никаких сомнений. Не то чтобы он был щепетилен вроде Ибрагима. Нет, Бородач — чудак в другом роде, ведь в одно прекрасное воскресенье он ни с того ни с сего сбежал из лицея, где учился. Домой он не вернулся, и родители очень беспокоились за него, пока он через Уали не дал им знать, что вполне здоров, ни в чем не нуждается и горячо благодарит их за все, что они для него сделали. Он просил их, однако, впредь не считать его своим сыном и предупреждал, что, во всяком случае, сам он не будет общаться с ними, ибо решил пожертвовать свою жизнь на нечто такое, что было бы слишком долго им разъяснять.
Как же мог он уразуметь что-либо в деле Умауша? Достаточно было на него взглянуть, чтобы понять, что это за человек. За время, проведенное в горах, Равех хорошо присмотрелся к нему: высокий рост, худое лицо (сразу видно, что в горах едят не досыта, а ведь Бородач — начальник!), юношеский, несмотря на окладистую черную бороду, профиль, темные, глубоко запавшие глаза, а главное — взгляд, задумчивый, невидящий, словно человек живет в каком-то ином мире, словно он постоянно погружен в мечты. Нет, настаивать бесполезно. Равех хорошо разбирался в людях и знал заранее, что Бородач рассеянно выслушает Уали, мягко, но бесповоротно скажет «нет» и снова погрузится в мир своих мечтаний — мир, далекий от Равеха, и от Уали, и от Умауша, далекий от Тазги, от всего.
Поэтому Равех решил сразу же положить конец колебаниям Уали.
Посоветоваться с Даади? С Бородачом? А почему бы не с тунисским беем или индийским императором? Признайся прямо, что трусишь.
Уали насупился. Равех понял, что зашел слишком далеко.
— Хорошо, — сказал он, — я сам возьмусь за это…
— Завтра отправлюсь в племя Умауша, — отрезал Уали и поднялся с места.
* * *
Последние дни Муху совсем плохо. Он почти ничего не ест, все время жалуется, что голова у него вот-вот расколется. Нам пришлось перевезти его из Аафира к себе, а скот поручить молодому пастуху. Но в какой комнате его положить? Все они заняты. А что, если у Муха тиф? Тогда мы все перезаразимся. Отец предложил отвести больного в Таазаст, где у нас хранились лишние кувшины, поломанная или ненужная мебель — словом, всякие старые вещи, которыми мы перестали пользоваться то ли из-за ветхости, то ли оттого, что их почему-либо заменили другими. С того далекого времени, как мы собирались здесь в последний раз, мы с Аази никогда сюда не заходили — по какому-то молчаливому соглашению, а другие не заходили просто потому, что не было надобности. Однако единственный ключ от башни по-прежнему хранился у Аази — если только она его не потеряла.
