— Я пойду с тобой.
— Я так и думал, прохвост! Не хочешь отпускать меня, пока… ик… не скажешь всего, что тебе нужно.
— Мне нечего тебе сказать.
— Как бы не так! А зачем же ты здесь? Посмотреть на меня, что ли? И думаешь, я поверил в твои бабьи сказки? Думаешь, я не раскусил тебя, думаешь, не знаю, что это старуха… ик… тебя послала? Перед отъездом она тебе сказала — привези его, привези во что бы то ни стало… пусть он вместе с нами не ест и не пьет досыта, пусть ходит босиком… и пусть ложится вечером голодный… как все мы… потому что очень уж это несправедливо и слишком подло, слишком просто — сбежать вот так, сбежать одному и оставить других выпутываться. Еще бы… в одиночку, само собой, всегда все проще!.. Но если ты мужчина, аргез[52], говорила она тебе, аргез… ха-ха! Вот уж смеху-то, братцы, аргез, мужчина! Если б она знала, старая, как мне плевать на такого мужчину. На мужчину, который хочет есть, пить, а сам ложится, не поев, дрожит от холода, потому что у него нет одеяла, и дохнет, и дохнет… ик… вместе с другими! Нет! Мне больше нравится жить одному, чем подыхать заодно с вами.
— Эй, вы там, — закричал опять сосед, — угомонитесь вы или нет? Я позову полицию… безобразие среди ночи!..
Уали приподнял отца за отвороты пиджака, уложил на кровать, снял с него ботинки и силой втиснул под одеяло.
— Э, старина, плевал я на тебя. Меняй квартиру, если тебе здесь не нравится. Поезжай в шестнадцатый квартал, жалкий аристократишка! Я на тебя чихал, потому что у нас Республика. Да здравствует Республика… ик!
Вдруг он замолчал. На этот раз ему помог кулак Уали. Белаид повалился на постель. Изо рта у него брызнула слюна, он исподлобья взглянул на багровое лицо сына.
— Ты меня ударил? Ты ударил… ик… своего отца?
— Прости меня, но, если ты не перестанешь, нас посадят в тюрьму.
— Я тебе покажу, слышишь? Я тебе покажу. Я сам тебя убью, как только протрезвею. В… ик… тюрьму? Дурак, здесь тебе не деревня, здесь тебе не Алжир, здесь республика, в республике просто так в тюрьму не сажают, я тебя убью.
Он, казалось, успокоился, потер пуговицу на пиджаке, поправил узел несуществующего галстука.
— Эй!
Уали не ответил.
— Каид все еще жив?
— Жив.
— Чего ж вы ждете, чтоб его пристукнуть?
— Не знаю.
— Падаль! Он взял с меня пятьсот франков, когда я сюда ехал… на оформление документов… А твоя мать все еще посылает его жене яйца и кур?.. Ты меня ударил! Я тебе покажу. В этой конуре задохнуться можно. Ты что, думаешь, ты все еще в своей хибарке, в деревне? Открой окно, открой пошире, пусть войдет воздух и свет Парижа, его музыка! Ты не слышал музыку Парижа!
