— А ну, признавайся.
— В чем признаваться?
— Это она тебя прислала?
— Нет, когда я сказал ей, что собираюсь ехать в Париж, она сказала: «Ни за что!»
— Ах, так?
— Она сказала: «Из Парижа мужчины не возвращаются».
— Она так сказала?
— Да.
— Дай мне выпить!
— Пора спать!
— Спать? Ты что, думаешь, это твоя деревня, старина? Здесь ложатся в два часа ночи. И потом, запомни хорошенько, здесь ужинают каждый день… ик!.. Да, старина… ик… каждый день, а не только тогда, когда твоя мать продала вязанку дров или бурнус. Здесь тебе не Алжир, старина, здесь не концлагерь, не спецлагерь, не лагерь нищеты и смерти. Здесь Франция, здесь… ик… Франция!
Он встал, размахивая бутылкой, словно флагом на конце хлипкого древка, и, натыкаясь на стулья, комод, кровать, шкаф, принялся кружить по комнате, вопя:
— Да здравствует Франция!
Когда он оказался около кровати, Уали подставил ему ножку. Он рухнул на одеяла.
— Ик! Франция.
Он остался лежать, растянувшись на животе, приоткрывая иногда мутные, испещренные красными жилками глаза. Уали старался не смотреть на него.
— Ты на меня не смотришь и думаешь, будто я не знаю, что скрывается за твоими лживыми глазами?
— Я не смотрю на тебя, потому что мне стыдно.
— Стыдно! Нет, вы только посмотрите на этого сопляка! И недели не прошло, как ты в деревне сморкался в кулак, и сейчас… ик… в это самое время в деревне твоя мать ходит босиком, а тебе стыдно… Стыдно за меня? Подумать только! Так вот! Знай, несчастный сопляк, это мне стыдно, стыдно за твои отрепья, за твое убожество, за твою грязь. Тебя вши, наверно, жрут, а тебе стыдно… ик… за меня? А кто ты есть? Ты и есть нищета, вшивая нищета. Все вы — скопище нищеты, и слез, и вшей, и соплей… все… и я уехал, чтобы сбежать от вас, сбежать от всех вас, от тебя, твоей матери, твоих братьев, твоих сестер… ик… от всех!
Он долго икал, потом скатился с кровати. Сосед постучал три раза в перегородку, крикнул: «Эй, вы там, заткнитесь! Ступайте ругаться куда-нибудь еще».
Белаид очнулся и сказал вдруг ласково, доверительно:
— Вот только галстук ты не умеешь завязывать… носишь на шее веревку и думаешь, что это галстук.
Уали знал, что это правда. Один сосед, побывавший уже во Франции, повязал ему на шею галстук накануне его отъезда, и с тех пор он передвигал узел, не развязывая его. Он ни за что не сумел бы завязать новый узел.
— Теперь спи, пора уж.
— Нет, я пойду есть. Ты, если хочешь, можешь сегодня поститься… Со старухой ты, должно быть, привык.
