Мясник сидел у окна. В Паланк он ехал впервые. Страх перед мундирами не позволял ему задавать вопросов ни жандарму, ни таможеннику. Он предпочитал молча смотреть в окно и больше всего боялся, как бы они, чего доброго, сами не спросили его о чем-нибудь. Вчерашние хлопоты в районном центре и ожидание на вокзале истощили его силы, в нетопленном вагоне он промерз, отупел, присутствие таможенника и жандарма его угнетало, таможенника даже больше, потому что он напоминал ему о близости опасной зоны — самого края республики.
От ощущения беспомощности и волнения он провел ладонью по затылку, схватился за ухо, сунул левую руку за спину, правой проехался по форменному галифе из диагонали, потом с силой потянул ремень, с помощью которого открывалось узенькое окно.
Старенький паровоз с высокой трубой то и дело замедлял ход на починенных на скорую руку путях, свистел, гудел, пыхтел, словно от немощи отдувался облаками пара и дыма, что свидетельствовало о его изношенности, зато он был трогательно, по-стариковски великолепен, сплошная медь: винты, заклепки, поршень, цилиндрик, трубка, свисток, колесико, шестеренка, — он родился в эпоху карет и утробу его кормили дровами. Паровозик тянул ярко-зеленые деревянные вагоны — один из первых составов, которые после долгого перерыва двинулись на возвращенную территорию республики.
Речан знал только одно — он едет в незнакомый город, где, очень возможно, его ждет совсем другая жизнь, и пытался представить ее по пейзажу за окном.
Было раннее утро, над полями стлался туман, на проселочных дорогах громоздилась разбитая военная техника: машины, пушки, повозки, танки; в глубоких, заросших травой воронках от снарядов и мин зеркалами светилась дождевая вода, темно-серая, как небо.
Дольняки[1] были ярко-зелеными и белыми, с обильными травами и в цвету, но ему они казались голыми, пустынными и заброшенными.
Достаточно ему было увидеть неубранное кукурузное поле, хозяин которого исчез где-то в водовороте войны, то ли погиб, то ли сбежал за границу, и все южное великолепие вызвало в нем ощущение безнадежности и непрестанных ветров. Ему чуялось, что пресловутое богатство южного края, которому немножко завидует всякий северянин, только в обширных полях, садах, где яркими розовыми пятнами выделялись цветущие абрикосовые деревья, в мельницах, амбарах, стогах и каменных домах с просторными по-южному хозяйственными дворами.
Ему вдруг вспомнилось — «Ах, даленько лес от чиста поля…»
