Для Джозефа это было важное событие, и он пригласил свою семью. В последнее время Беттина чувствовала себя гораздо лучше, внушая им в очередной раз надежду на полное выздоровление от каких бы то ни было страхов, все еще таящихся в ее душе. Джозеф представлял, что раскол камня, его высвобождение из тьмы, может быть, освободит и его дочь. Он хотел, чтобы пришла Пит, потому что девочка проявляла к камню интерес, который он осторожно подогревал.
Утреннее солнце освещало переполненную людьми комнату, в которой от волнения почти различалось жужжание электричества. Беттина нарядила шестилетнюю Пит в самое красивое платье, ярко-синее с белым набивным рисунком и поясом из тафты. Ее густые черные непослушные волосы были завязаны сзади синей лентой, ноги украшали новенькие с иголочки черные кожаные туфли. Она все смотрела вниз, чтобы убедиться, сможет ли она увидеть себя в их сверкающей поверхности.
Дедушка сидел на рабочей скамье, готовый приступить к делу. Он уже отметил на камне линию раскола индийскими чернилами и прикрепил его к зажиму клеем собственного приготовления из шеллака, смолы и кирпичной пыли. Другим алмазом с острым краем он сделал желобок. Потом вставил зажим в отверстие в рабочей скамье, чтобы удержать его от покачивания.
Беттине принесли стул. Все остальные стояли.
— Мистер Зееман, — произнес Клод Ивер, нервно прочистив горло. — Вы готовы?
— Да, — ответил Джозеф. Он приспособил свою головную лупу. — Не отступите ли вы немного назад?
Он взял небольшое прямоугольное лезвие, сделанное из стали. Не торопясь, с идеальной точностью поставил его в желобок в алмазе. Поднял деревянный молоток. Капли пота струились по лбу. Пит чувствовала, как ее мать затаила дыхание.
Джозеф склонился над камнем. Он поднял свой молоток в ритуале, которому больше пятисот лет, и решительно опустил на лезвие.
Лезвие сломалось.
Нервный смех пронесся по комнате.
— Может, нам позвать доктора и держать наготове кислородную подушку, — со смешком сказал кто-то, — как сделала Каплан, когда разрезал «Джонкерс». — Джозеф, казалось, не слышал. Он спокойно взял другое лезвие и поместил его в желобок, подвигав взад-вперед, чтобы опробовать позицию. Опять взял молоток и, подняв его, резко опустил лезвие.
Алмаз рассыпался на сотню кусков.
Толпа зрителей мгновенно окаменела в изумленном молчании, словно сама комната и все в ней превратилось в камень. На рабочем столе сейчас лежало не главное средоточие триумфа, а груда бесполезных осколков.
