— Жаль Евстигнеева, — говорила она. — Я виновата. Нельзя было выходить, если не любишь. Это все Клавка. «Не дури, — говорила. — Вековать одной захотелось!» А все равно нельзя было, даже если б и вековать. Я ему прямо сказала, как есть. Он плакал. Не думала, что будет… Такой спокойный. Тогда он Куликова-то и вызвал. И мне ничего не говорил все дни. Не думал, что я уйду. Надеялся… Все-таки лучше бы мне под суд.
— Нет, — сказал Шарифов, — не лучше.
— Надежда Сергеевна приедет?
— Ответа не получил еще.
Помолчали.
— Приедет, — хрипло сказала Лида. — Я знаю.
Он уже различал ее лицо. Глаза у Лиды блестели, как стеклянные. Он сперва не понял почему.
— Иногда хочется, чтобы не приехала, — совсем тихо сказала она. — Захочу и тут же понимаю, что хотеть ни к чему.
Шарифов не ответил. Тогда она спросила:
— Вы на суд поедете завтра?
— Завтра.
— Знаю… Все знают. Не будь я в этой комнате, и не попрощались бы. Вы искать не станете.
Потом оба снова молчали. Долго. Минут двадцать. Пока санитарка не забарабанила в стекло:
— Лидушка! Лида! Хирург зовет. Аппендицит оперировать.
— Вы здесь подождете или не увидимся? — спросила Лида.
Шарифов подумал: «А зачем видеться?» — но сказал: — Увидишь. Ночь светлая.
— Ладно. — Лида стала надевать халат, висевший на гвоздике у двери. — Только много ждать придется. Он… новый-то хирург… медленно оперирует.
Полтора года назад — нет, почти два — он с Лидой тоже так вот неожиданно встретился. Как раз в ту самую первую, заветную ночь, когда он вышел от Нади.
Они тогда решили, что оставаться ему до утра еще неудобно. А заставить себя пойти в пустую комнату с табличкой «Канцелярiя» на двери он никак не мог. Ночь была холодной, а он бродил бесцельно по темному мокрому двору все время поглядывая на окно бывшей амбулатории, где все еще горел зеленоватый огонь. Он ходил счастливый и думал, что Надя тоже не спит.
Дверь больницы открылась в ту минуту, когда Шарифов стоял напротив крыльца. Лида вышла и удивленно уставилась на него:
— Владимир Платонович? Что это вы?
— Я?.. Так… — Он молчал, и, ему казалось, молчал слишком долго. — Больного хочу посмотреть… которого оперировали. (Это Надя оперировала парня с аппендицитом, пока Шарифов купался в одежде вместе с конем.)
— Да что смотреть… Я ему в двенадцать промедол дала, Надежда Сергеевна назначила. Спит, наверное.
— Разве вы сегодня дежурите?
— Клава. У нее голова разболелась. Я ее подменила. Все равно торчала бы здесь из-за стерилизации. Посидеть хочу на воздухе… Чего мне не подменить? Бессемейная. И кавалеры меня не ждут. Так и будешь вековухой… — Лида постелила на ступеньках газету. — Спать идите. Что вы все беспокоитесь? Уж надо бы доктору Саниной беспокоиться — ее больной… — сказала она с неприязнью, взглянула на освещенное Надино окно, а потом с удивлением в лицо Шарифова.
