— А что это за пища, — рассуждал Семеныч. — Никудышная пища. Старуха говорит: «Ты б к попу пошел либо к бабке авдонинской». Чего идти-то! Углей этих бабкиных у меня и в своей печи хватит… Может, вырежешь, Платоныч… — старик замялся, — его…
Шарифов вспомнил, как старухи в освобожденных деревнях не называли противника ни «немец», ни «фриц», а говорили «он…», «его...», «его не пустите обратно?».
— Удачи не будет, — зашептал Семеныч, — так я любую расписку тебе дам… А удача будет — пан! И ты пан, и я пан!.. Хоть и за семьдесят, жить-то хочется…
— Полноте, — вмешалась тогда Надя. Голос у нее был профессионально успокаивающим, лживым. — Полноте. Может, у вас совсем другое…
Семеныч глянул на нее и вдруг усмехнулся так мудро и страшно, что Надя больше ничего не говорила.
…Лида приготовила уже шприцы. Санитарка показала этикетку на бутыли и налила новокаин в подставленную стерильную банку. А Шарифов все еще прикидывал: наркоза нет, для спинномозговой анестезии ничего не готово… Только местная. Больше ничего не остается. Лучше отменить… Но Семеныч смотрел на него, и взгляд этот завораживал, приказывал, и Шарифов начал ту операцию, прекрасно понимая, что исход ее, выражаясь языком консультантов, «неясен».
Он вскрыл брюшную полость, стал обкладывать рану полотенцами и вдруг задрожал легонько от радости: метастазов не было. Опухоль ощущалась высоко, почти под самой диафрагмой. Большая, бугристая, плотная. Он подумал: «Наверное, аденокарцинома. Она долго не дает метастазов».
Миша прилежно подхватывал нити, быстро завязывал узлы, он хорошо помогал. Но Семеныч уже начал стонать.
Такую резекцию под обычной новокаиновой анестезией делать трудно, невозможно! Операция нетипичная. Почти весь желудок — прочь.
Вначале он боялся браться здесь за большие операции. Первую в Белоусовке сделал инспектору облздравотдела.
Но у него все было абсолютно типичным… Шарифов оперировал под новокаином. Наркозный аппарат появился потом. Его помог получить инспектор.
По неопытности он долго тогда примеривался, как подшивать кишку к желудку. Больной заметил заминку, решил, что было что-то очень сложно, и называл Шарифова после этого «кудесником». Что бы он сказал, увидев, что кишку приходится подшивать почти к самому пищеводу?..
Семеныч стонал все громче, а потом тише и тише. Шарифов крикнул:
— Переливайте кровь!
Все. Осталось зашить брюшную полость. И тут стали прорезаться нитки: ткани дряблые, старик истощен, и все-таки семьдесят лет.
