Мэнгылю глубоко затянулся из трубки, закашлялся. Ринтынэ крепко сжала в руках свои косы и, не сводя с шамана умоляющего взгляда, напряженно ждала, когда же он заговорит снова. А Мэнгылю все кашлял, и кашлял, и кашлял...
«Вот, раскашлялся из-за своей вонючей трубки!» — с неприязнью подумал Чочой и вдруг испугался: не узнает ли шаман его мыслей?
— Плохие вести сообщил Экэчо о сестре твоей, — наконец снова заговорил Мэнгылю. — От голода почти при смерти лежит она в яранге. Был у нее сын, ты уже знаешь. Так вот, мальчик с месяц тому назад умер...
Ринтынэ посмотрела в лицо шамана долгим взглядом, а затем воскликнула с горестным недоумением:
— Почему такое горе в семье нашей?! Я думала, что хоть сестре моей хорошо живется. Доходили же такие вести сюда, что хорошо живут люди там, на родной земле...
— Твоя родная земля давно уже здесь, — назидательно сказал шаман.— А вести о хорошей жизни на том берегу лживые, не следует верить им. Голод на том берегу, болезни на том берегу... А еще забыл сказать тебе: муж сестры твоей, Таграт, бросил твою больную сестру и ушел к какой-то другой женщине. Один Экэчо старается спасти Вияль. Жалеет она теперь, что не стала его женой.
Ринтынэ снова вскинула глаза на Мэнгылю. На мгновение в темной глубине их мелькнул далекий огонек недоверия. Мэнгылю это заметил:
— Мысли твои я понял сейчас. Не веришь словам моим. Враждебный дух отца твоего Ако живет в тебе. От Ако на всех родичей твоих зло пошло. Вот почему горе вселилось во всех людей из вашего рода.
Вглядываясь в одноглазое морщинистое лицо шамана, расписанное черными линиями татуировки, Чочой все плотнее и плотнее прижимался к плечу матери. Он ждал, с нетерпением ждал, когда уйдет шаман из яранги.
Наконец Мэнгылю ушел. Чочой прислушался к его удаляющимся шагам и сказал вполголоса:
— А ты, мама, не верь ему. Дядя Гоомо всегда называет Мэнгылю лгущим человеком.
Ринтынэ слабо улыбнулась сыну, дотронулась рукой до его головы с черными жесткими волосами:
— Большой ты у меня уже становишься. Не боишься такое о шамане говорить?
— Дядя Гоомо не боится, и я не хочу бояться! — уже громче и смелее сказал Чочой. — Я хочу быть таким, как отец, как дядя Гоомо.
— Как отец... — вздохнула Ринтынэ и вяло потянулась к недоконченным торбазам, которые шила для мужа.
Чочой съел оставшийся от завтрака кусок лепешки, быстро оделся и вышел на улицу.
Поселок Кэймид почти весь был завален сугробами. Ветер утих совсем. Из труб домов, из верхушек чукотских яранг и эскимосских хижин ровными столбами поднимался к небу синеватый дым. У фактории Кэмби толпились люди. Чочой жадно всматривался в них еще издали, надеясь увидеть отца. Но здесь его не было. Мальчик посмотрел в ту сторону, где должно было находиться оленье стадо. Но и стада он не увидел. Там было пусто. «Наверное, угнали стадо за перевал», — подумал Чочой, не решаясь отправиться в такой далекий путь.
