Тогда Хэлл предложил компромиссное решение: восстановлению дипломатических отношений должно предшествовать предварительное обязательство России (непременно в письменном виде!) прекратить коммунистическую деятельность в США, признать наличие долгов Америке (с учетом разных вариантов их выплаты) и, наконец, обеспечить свободу религиозных обрядов для американцев, проживающих в России.
Великий мастер компромиссов, Рузвельт оставался им даже со своими приближенными: зачем таранить уже приоткрытую дверь, если она, пусть медленно, пусть со скрипом, но все равно откроется?
Между тем неугомонный Келли представлял президенту новые меморандумы, в которых продолжал выдвигать все новые условия, подчеркивая, что если Россия не выполнит их, то не может быть и речи о ее признании.
Чувствуя, что его хотят потопить в бумагах, Рузвельт прибегнув к одному из своих излюбленных приемов: он перетасовал карты. Это значило, что, никого не устраняя и не освобождая от ранее порученных заданий (чтобы избежать криков: «Президент меняет линию!»), Рузвельт потихоньку давал такие же задания другим людям. Столь же преданным президенту, но более гибким и лучше его понимавшим.
Короче говоря, он вызвал в Овальный кабинет Генри Моргентау, которого прочил на должность министра финансов вместо нынешнего министра Уильяма Вудина, и напрямик задал ему вопрос:
— Не полагаешь ли ты, Генри, что настало время ввести русский вопрос через парадный ход, вместо того, чтобы втаскивать его черным ходом?
Один из крупных финансистов страны, Генри Моргентау, был не просто соседом Рузвельта по графству Датчесс — он считался любимцем президента. Министр внутренних дел Икес, брюзга и задира, иронизировал, что Моргентау считает своим «божественным правом каждый понедельник завтракать наедине с президентом». А вице-президент Джон Гарнер, бывший всегда в натянутых отношениях с Рузвельтом, чуть ли не на другой день после того, как Моргентау стал министром финансов, назвал его «самым сервильным из всех членов кабинета».
Генри Моргентау был первым, кому Рузвельт прямо заявил о своем намерении обратиться с личным посланием к советскому президенту Калинину и пригласить в США советского представителя для ведения переговоров.
— Хорошо ли ты знаешь историю, Генри? — после долгого раздумья спросил Рузвельт.
— Мое дело — финансы, господин президент, — уклончиво ответил Моргентау.
— Честно говоря, — продолжал Рузвельт, — и мне особенно похвастаться нечем. В Гарварде выше оценки «С» я по истории редко поднимался. Как, впрочем, и по другим предметам.
