. В этом смысле абсолютный монарх — ее воплощение, высший чиновник, командующий армией чиновников. Тут можно провести некоторую параллель с неевропейскими странами, имевшими высокоразвитые государственные традиции, в частности с Китаем или Японией, где, однако, в рассматриваемый период императорская власть вырождается, превращаясь в чистый символ и замещаясь другими структурами (сёгунат). Впрочем, проведение подобных параллелей для историков чревато риском смешать вечное и временное, цикличные феномены со «стадиальными», историю общества в целом с историей учреждений. Всегда и везде разворачивается борьба между унитаризмом и сепаратизмом, между концентрацией власти и ее распределением, между централизацией и автономией. В России жестоко подавляются новгородские вольности, в Испании (позднее) вольности Арагона — можно ли видеть здесь проявления одного или хотя бы вызванных одинаковыми причинами процессов? В разных частях Европы подданные поднимаются или устраивают заговоры против монархов, называя их греческим словом «тираны»: в Испании комунерос против императора Карла, во Франции монархомахи против королей, в Англии парламент — было ли все это побочным результатом прихода абсолютизма?
[2]Нужно иметь в виду, что новые веяния и давно известные идеи могут применяться к совершенно разным явлениям и институтам, при всей их внешней похожести. Например, империи в эпоху раннего Нового времени далеко не потеряли своего значения и перспективности как политические «проекты». Священная Римская империя при Карле V обрела давно забытую грандиозность, казалось бы, ненадолго, но на ее обломках сформировалась австрийская империя Габсбургов, просуществовавшая еще триста с лишним лет. В Китае одна династия и даже один правящий этнос сменил другой, но империя сохранилась. В Индии империя Моголов более или менее благополучно продержалась на протяжении всего четырех поколений правителей, как в наше время Советский Союз (а в XV в. Бургундское государство), но не стала ли ее история важнейшим вкладом в будущее национальное единство, учитывая политику терпимости некоторых из них? Вообще религиозная и национальная терпимость — вынужденный выбор для многих империй, состоявших обычно из разных этносов и представителей разных конфессий. Любопытна в этом отношении история Османской империи, мусульманского государства, сохранившего свой азиатский облик, но в то же время ставшего преемником Византии, своего рода третьим Римом (или Румом). Близость к Европе, возможно, не только стала фактором ослабления Порты, но и помогла ей выжить, что особенно сказалось уже в современную эпоху.
