еретики не выходят из дому, даже спят у него».
Это документальное свидетельство, живой голос участника событий. Я хочу показать, как горячи, как массовы были тогда московские споры – «в домах, на дорогах, на рынке». Похоже это на безгласную пустыню восточного деспотизма?
Нет сомнения, что великий князь, как и его коллеги в других североевропейских странах, в Дании, Швеции или в Англии, покровительствовал еретикам и протестантам. Всем им одинаково нужно было отнять земли у монастырей. В этом – в секуляризации монастырских имуществ – суть церковной Реформации для них и состояла. Но ведь в отличие от своих царственных коллег на Западе, своих диссидентов-контрреформаторов Иван III не преследовал тоже! Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, своей волей инкорпорировал в церковную службу анафему на «обидящие святыя церкви». Все отлично понимали, что именно великого князя кляли с новгородских амвонов священники. И – ничего, не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили.
В 1480-е единомышленники Иосифа опубликовали трактат, известный в литературе как «Слово кратко в защиту монастырских имуществ». Авторы «Слова» открыто поносят царей, которые «закон порушите возможеть». И трактат не был запрещен к распространению, и ни один волос не упал с головы его авторов. Короче, страна жила, спорила, отчаивалась, бурлила идеями. Похожи эти Московские Афины на федотовскую «бессловесность»? Или на «одноцентровый деспотизм» Витгфогеля?
Нет сомнения, срок их был отмерен. Уже два поколения спустя будут иностранные наблюдатели ужасаться азиатскому безмолвию Москвы. Но именно поэтому важно помнить, что начинала она не так. Что первые ее поколения умели жить по- европейски. Достаточно ведь просто послушать великих протестантов этих поколений России – Нила Сорского, Вассиана Патрикеева, Максима Грека, чтоб не осталось сомнении, откуда взялись в ней столетия спустя и конституция Михаила Салтыкова, и поколение шляхетских конституционалистов, и декабристское, и даже диссидентское поколение «шестидесятников», которому мы сами были свидетелями. Здесь семя, из которого все они выросли.
Есть, конечно, и масса косвенных доказательств, что ничего похожего на «гарнизонное государство», как выражается Тибор Самуэли, не явилось в Москве на смену татарскому игу. Недостаток места не позволяет мне сослаться здесь даже на часть этих доказательств. Остановлюсь поэтому лишь на одном. Велик ли, скажите, шанс, чтобы стремились в «гарнизонное государство» люди из более благополучных и менее милитаризованных мест? Мыслимо ли, допустим, представить себе массовую эмиграцию из Западной Европы в советскую империю? Бежали, как мы знаем, из нее. Даже рискуя жизнью бежали.
