— Вон там, на берегу речки, — мои сады, — сказал Паскалопол, показывая кнутом в ту сторону.
Однако нельзя было заметить ни речки, ни хотя бы прибрежной ивы. Немного дальше, правда, появилось несколько раскидистых плодовых деревьев, но они терялись в беспредельном пространстве, словно в морских волнах. На небе вырисовывался странный, походивший на пепельно-серую радугу круг, а рядом с ним — всадник на исполинском коне. Паскалопол свернул с проезжей дороги, где на дне глубоких рытвин затвердела тина, и поехал напрямик степью к сказочному коню и дымчатому сиянию. Понемногу молодые путешественники стали различать верхового и громадное, похожее на мельничное, колесо; потом колесо уменьшилось, и они сообразили, что это установка для орошения. Вероятно, где-то поблизости протекал маленький ручеек. Помещик остановил бричку поодаль от этого видения, и Феликс не мог определить, находится ли оно в двухстах метрах или в нескольких километрах. Паскалопол махнул в воздухе кнутом и крикнул в небо так громко, что на его голос откликнулось эхо:
— Эй, кто там?
Необыкновенный конь пошевелился. Человек из дали, прислушавшись, откуда доносится голос, ответил, точно из глубины земли:
— Это я, Петру!
— Арбузы есть? — закричал Паскалопол. — Есть, есть!
— А люди? Сколько у тебя людей? — Двадцать. Двадцать болгар!
— Пришли в усадьбу воз арбузов, понял?
— ...нял! — ответило эхо.—Желаю здравствовать!..
Паскалопол снова хлестнул коней и, оставив всадника и колесо по левую руку, не спеша поехал к утрамбованной повозками дороге. Неожиданно бричка подскочила, спустилась в русло и, стукнувшись о берег реки, опять поднялась на поле. Речка была просто-напросто извилистым, местами совсем узким, местами расширявшимся рвом, на дне которого скопилась жирная грязь да кое-где поблескивали маленькие зеленоватые лужи, и лишь по запаху ряски можно было отыскать небольшое озерцо воды, где жили лягушки.
— Речка совсем пересохла, — заметил помещик. — Она вздувается только после больших дождей, когда вода прибывает.
— А откуда же берут воду для садов?
— Из колодца! — ответил Паскалопол, которого забавляли эти парадоксы природы.
Отилия стиснула его локоть. Перед ними расстилалась бескрайняя равнина, поросшая кустиками пыльной травы и разрезанная надвое дорогой. На горизонте возникли какие-то темные пятна — изгороди, мрачные купола с шестами на верхушке. Но вот постройки стали увеличиваться и явились во всей своей зловещей дикости. Это были сплетенные из прутьев и обмазанные растрескавшейся глиной амбары, хлевы, хижины. Загородки, очевидно, предназначались для скота, лачуги не были обнесены оградой. Купола оказались стогами перепревшего, сгнившего сена, сваленного вокруг жерди. Все это напоминало печальные развалины, глиняную Помпею, походило на смешавшийся с землей, словно рана на ее теле, муравейник гигантских муравьев. Нельзя было даже вообразить, что тут могут находиться люди. Лишенный измерений простор, где все принимало колоссальные размеры, показался Феликсу скифской пустыней, про которую он учил в школе. Здесь ничто — ни геологическая формация, ни памятники--не указывало на какой-то определенный период. Все застыло в неподвижности, вне какой бы то ни было эпохи, вне истории. Если бы вдруг перед экипажем появились всадники, закованные в броню с головы до ног, как варвары на колонне Траяна, или обнаженные, со щитами у седельной луки и с увенчанными волосяными пучками копьями в руках, Феликс нисколько не удивился бы. Перед ним как бы предстало все то, что не укладывалось в официальную историю, повествующую о римлянах и греках, здесь было варварство с причудливыми именами: скифы, костобоки, сарматы, бессы. Стук колес и конский топот в воображении Феликса превращались в протяжное гиканье, как будто все кругом до самого горизонта было заполнено дикими ордами. И в самом деле, даль заволокло удушливым дымом, и воздух огласился какими-то воплями, природу которых невозможно было распознать.
