Упрямый по натуре Симион не сказал ни да, ни нет. Стэникэ сделал движение, как бы желая собраться с силами.
— Я принесу составленный документ. Нужна только подпись, а остальное уж мое дело.
Все же уломать Симиона было не так-то легко. Стэникэ являлся чуть ли не каждый день. Теперь он уже посещал Симиона не как больной, а как человек, ему сострадающий, и глубокомысленно спрашивал старика:
— А вы-то как себя чувствуете?
Он даже принес какие-то мнимые лекарства, которые Симион начал украдкой принимать, пока Аглае не выбросила их. С глазу на глаз с Симионом Стэникэ заходил еще дальше.
— Как адвокат, я встречал в своей практике столько поразительных случаев, что прекрасно понимаю ваши переживания, — говорил он старику. — Ошибка молодости жены, знаете ли, маленькая неверность, которую благородная душа прощает... Рождается ребенок, законный по документам, но отвергаемый отцовским инстинктом... Говорю вам, Олимпия ни капли не похожа на вас, даже темпераментом... Но в чем моя вина? Перед лицом закона Олимпия ваша дочь, и я обязан соблюдать ее интересы... Для меня такой тесть, как вы, — художник, помогающий мне постичь цель жизни, — большая честь, импульс к работе.
При помощи этого коварного соучастия в навязчивых идеях Симиона Стэникэ достиг гораздо большего, чем могли дать мольбы и декламация. Он начал водить Симиона в город и угощать пивом в парках (у старика никогда не было карманных денег), приходил к нему домой с какими-то людьми, чтобы показать им «картинную галерею». Эта тактика настолько изменила мнение Симиона о Стэникэ, что к тому времени, когда Отилия и Феликс уехали в имение Паскалопола, в доме Туля все говорили и свадьбе Олимпии как о деле решенном.
VI
Отилия и Феликс сошли с поезда на станции Чулница. Там их уже ждал в бричке Паскалопол — помещик, чтобы подготовить дом к встрече гостей, уехал из Бухареста раньше их. На Паскалополе был зеленый парусиновый костюм с множеством карманов, широкополая соломенная шляпа, брезентовые штиблеты на шнурках, и в этой одежде для деревни или колонии он выглядел очень элегантно. Напряженные в бричку два вороных коня были сильны и чутки, что великолепный экипаж, который и без того был не тяжелее каика, казался совсем невесомым. Отилия радостно бросилась к Паскалополу, который приник долгим поцелуем к ее тонкому запястью, а затем подсадил ее в экипаж. Все трое уселись на широкой передней скамье (Отилия между Феликсом и помещиком). Паскалопол взял вожжи, и экипаж, мерно постукивая, покатился. Кони легко бежали по глинистому, покрытому толстым слоем пыли шоссе. Имение находилось километрах в пятнадцати от Чулницы, почти на половине расстояния между Кэлэрэшь и Фетешть, в сторону от железной дороги, ближе к Дунаю. Кони мчались, как на бегах, картинно выбрасывая передние ноги, а Паскалопол едва касался их спин кончиком кнута искусной работы, с сафьяновой, скрепленной серебряным кольцом рукояткой. Упругий, как морская волна, встречный ветер срывал с головы Отилии шляпу, которую она придерживала рукой. В конце концов Отилия сняла шляпу и теперь сидела с непокрытой головой. Она просунула руку под локоть Паскалопола и, раздувая ноздри, вдыхала аромат степи. Ветер откидывал назад волосы Отилии, заколотые широким гребнем, и лицо ее стало совсем мальчишеским. Степь тянулась такая плоская, такая огромная, казалось, нет ей границ. На уходивших вдаль полосах земли, где недавно еще колосились хлеба, теперь до самого горизонта тянулось жнивье, и над ним звучало мощное жужжанье саранчи, которая совсем заполонила поля и выскакивала из-под колес экипажа, словно мелкие комочки грязи. Саранча села даже на платье Отилии. Девушка хотела схватить насекомое цвета гнилой соломы, но в пальцах у нее осталась только крошечная ножка. Когда бричка проезжала мимо посевов кукурузы, все кругом словно исчезло. Не видно было ни человека, ни животного — ничего, кроме насекомых и стаек воробьев. Бричка плыла по желто-зеленоватому морю, и его высоко вздымавшиеся волны скрывали от глаз горизонт. Кончились поля кукурузы, и снова появилось жнивье и длинные полосы овса с низкими, почти добела высохшими стеблями. Всю равнину занимали овсы, поэтому все линии становились округлыми и пропорции предметов, лишенные единой меры, делались фантастическими. Едущих долго издали преследовал колодезный журавль, и они так и не могли догадаться, что это такое: обыкновенный шест или неимоверно высокий столб. Неожиданно вышедший на межу конь выглядел колоссом, а погонявший его хворостиной мальчик — циклопом. Поблизости не было никакого человеческого жилья, и путешественникам казалось, что они давно вышли за пределы всякой цивилизации. Лишь час назад они сошли с поезда, а Феликсу чудилось, что он уже целое столетие блуждает в местах, где буйная трава и палящее солнце давно уничтожили следы культуры. Проехали несколько километров, и поля потемнели, сменились бесплодной, заметенной черной пылью пустошью, переходившей в тинистое болото. Лошади заржали.
