— Как поживаете? — вежливо спросил его Феликс, желая скрыть, что встреча ему неприятна.
— Я застрелюсь! — без тени отчаяния громко объявил Стэникэ.
Феликс вопросительно посмотрел на него.
— Дорогой, мне сию минуту нужно не меньше двухсот лей, а я не могу их достать. Симион, мой тесть, — ничтожество, рамоли, у него нет ничего, кроме заляпанного красками картона, а дядя Костаке — скаред.
Феликс заподозрил, что Стэникэ хочет попросить у него денег, и жестом выразил сожаление. Но кандидат на самоубийство понял его:
— Не беспокойтесь, дорогой, разве я не вижу, что У вас нет ни гроша. Извозчик! Извозчик!
Извозчик подъехал к ним, и Стэникэ втолкнул Феликса в экипаж, прежде чем тот успел узнать, куда его везут.
— У меня есть идея! — объяснил, сидя в экипаже, Стэникэ. — Посмотрим, что получится.
Они сошли недалеко от улицы Липскань, перед скромным на вид рестораном. Однако кельнеры были во фраках, а большой зал с красиво убранными столиками заканчивался каким-то подобием сцены, на которой стояли самые громоздкие из инструментов оркестра. Ресторан пустовал, хотя было уже восемь часов вечера. Стэникэ, которого учтиво провожали два кельнера, вошел вместе с Феликсом через боковую дверь в маленькую комнату, где кельнер сейчас же зажег электричество. В комнате стояли диван и стол, на столе — ведерко для шампанского, стены были украшены банальными картинами.
— Ну как, неплохо?—спросил Стэникэ. — Ночной кабачок! Здесь делаются большие дела. Мне бы одно такое — и я не нуждался бы больше в адвокатуре. Что вы будете есть?
Узнав, что Феликс еще не обедал, Стэникэ сам выбрал и заказал кушанья и потребовал вина, давая подробные инструкции относительно его букета и температуры. Кельнеры слушали внимательно и даже подмигивали. Стэникэ им, очевидно, был хорошо известен.
— Хорошо, домнул! Сию минуту!
— Послушай, Жан (видите, вот этого я освободил от военной службы), — сказал Стэникэ, — хозяин здесь?
— Здесь! Позвать?
— Нет, нет, не теперь!
Стэникэ и Феликс принялись за еду и питье. Прозрачное, пенистое, чуть горьковатое вино одурманило юношу. Стэникэ громко разглагольствовал, сожалел о прошлом, бил себя в грудь по поводу упущенных грандиозных возможностей, клялся, что в будущем его ждут почести, и время от времени обещал застрелиться. У Феликса, невольно ставшего разговорчивым, вырвалось имя Отилии.
— Ага, улетела голубка! — воскликнул Стэникэ. — Не предупреждал ли я вас? Дорогой мой, вы молоды и не обладаете моим опытом, но да будет вам известно, что такие девушки, как Отилия, могут довести до отчаяния, если с ними вовремя не развязаться. Ну, конечно! Она опять уехала к Паскалополу, к этому старому сатиру. У него имение, большие деньги, он может исполнить любой еe каприз. Не будьте ребенком, не огорчайтесь так! Ах, ах, прекрасная молодость! Если бы она пришла еще раз, уж я сумел бы ее прожить как следует. Таких, как Отилия, сотни, стоит только руку протянуть. Погодите, я добуду вам первоклассную девочку... А что я вам говорил об Отилии? Хорошенькая девушка, прелестная, я согласен, но легкомысленная, мотовка, женщина, которая способна вас разорить. На нее нельзя рассчитывать. Сегодня она с одним, завтра с другим. Знаю, она говорила, что любит вас, подавала надежду, возможно, вы зашли и дальше. Зашли? Говорите прямо, клянусь, что никому не скажу! Вы обладали ею? Нет? Серьезно? Ну как же вы неопытны! И что же в результате? Она упорхнула, и все! Как будто со мной она поступила иначе!
