— Сам же после будешь гневаться, коль я тебя не остановлю, — примирительно буркнул Харалд. Потом сказал, обернувшись к Брану:
— Ступай, ступай отседова, сынок, смертоубийство отменяется, слышь. Ступай, не беспокойся, потолкуешь с им опосля. Как проспится, сам тебя позовет. А пока ступай, не мельтешись под ногами, тебе говорю.
Бран резко развернулся и молча зашагал к порогу.
Выскочив из дома и хлопнув дверью, он, все еще кипя, пошел со двора. Дернул же меня черт здесь остаться! На кой мне ляд все эти психи, и особенно этот проклятый гад!
Встречные шарахались от Брана, но он не замечал, шагал, не разбирая дороги, позабыв про боль. Свою родную дочь так бить, Господи! Она ж совсем ребенок, а этот ее так отлупил. Ну, что за гад, а? Одно слово, Железный Лоб!
— Гад, — прошептал Бран. — Сволочь…
Гнев отпускал, и боль вернулась. Бран ощутил противную слабость во всем теле, испарину на лбу, почувствовал, как противно дрожат колени. Черт, да я совсем раскис. Этого только не хватало… Он оступился, и боль в спине и боку полоснула, как ножом. Бран постоял, пережидая приступ. Клонило в сон. Казалось, час прошел, прежде чем он добрался наконец до кузницы.
Он вошел туда разбитым. Боль в затылке сделалась сильнее, мир затянуло мутной серой пеленой. Поленья в очаге на полу давно выгорели. Нужно огонь разжечь… Бран тяжело опустился на шкуры в углу, у стены. Свинцовая голова клонилась к земле, знобило, и одна мысль о том, чтобы подняться, вызывала тошноту. Единственное, чего он хотел — лечь и хоть немного полежать без движения. Пару минут Бран боролся с собой, но потом сдался, лег на потертые волчьи шкуры, и, даже не успев закутаться в плащ, провалился в смутный полуобморок.
Его разбудило прикосновение. Ощутив, что рядом кто-то есть, Бран открыл глаза. Оранжевый язычок пламени танцевал совсем близко от лица. Было темно, очень холодно и очень тихо.
Слабый шорох. В отблеске пламени Бран заметил маленькую руку. Тонкое запястье обвивал золотой браслет. Пошевелившись, он обнаружил, что с трудом владеет телом: оно стало чужим, тяжелым, неуклюжим, будто набитое опилками. Спина, бока и живот нестерпимо болели, их, казалось, обварило кипящей водой.
Низкий женский голос выдернул его из полубреда:
— Проснулся? — из темноты склонилось знакомое лицо. Огромные глаза казались черными, крохотное пламя танцевало в глубине зрачков.
— Ты же совсем болен, — сказала Улла, — горишь весь. Что с тобой?
— Я… в порядке, — Бран с трудом приподнялся.
