Обогнув церковь сзади, я увидел прелестнейшую лужайку, а рядом с церковной стеной – гранитное надгробье в виде креста, на котором с одной стороны было написано «Павел Яковлевич Осипов. 1925 год», с другой – «От сыновей».
«Жил-жил и помер», – мелькнула глубокая мысль. И эта самая мысль повернула мое сознание на дорогу легкой меланхолии. Я присел на некошенную траву и призадумался.
«Да! – думал я, – тебе там, Павел Яковлевич, наверное, неплохо, лежи себе и никаких проблем, а может, тебя там и нет уже, может, тебя черви пожрали, скелет, конечно, может и есть, а всего остального нету, зато проблем никаких! А я тут сижу, как дурак, и курю, а сигареты кончаются, и денег мало осталось, и пиво дрянь, и жара, как в Африке, и домой в Москву хочется, и во всем городишке ни одной приличной бабы нет, то есть они, конечно, есть, но местные женихи за них еще голову откусят. А ты, Яковлевич, лежишь там и дела тебе до этого нет. Гад ты после этого, гражданин Осипов!»
Хотел я плюнуть, да неожиданно на траве и заснул. Сморило меня, жара, стерва, доконала.
Сплю я, оптимистические сны вижу, только какой-то запах в снах непонятный и вроде знакомый присутствует. Он и наяву еще до сна присутствовал, но я его не замечал, а он и во снах присутствует. И вдруг сквозь сон чувствую: кто-то меня легонько за плечо трясет. Ну, думаю, достал! Сплю, никому не мешаю, а он трясет. Сейчас, думаю, проснусь и за такие шутки в ухо врежу. Врежу, как пить дать. Это я во сне так думал. Но я хоть и во сне прибывал, а соображаю: «А если это местный да не один, да под два метра ростом? Так он меня сам здесь похоронит рядом с нетленными останками гражданина Осипова». Затаился я от этой мысли. Дышу редко. Думаю: уйдет, зараза, когда увидит, что человек во сне пребывает. А он опять за плечо теребить начал. Напрягся я. Дай, думаю, глаз приоткрою, погляжу, кто такой настырный меня трясет и сон нарушает. Приоткрыл я глаз и увидел, вроде рубаха черная. Приоткрыл побольше, вижу: над рубахой борода рыжего цвета. Ага, думаю: «Дед!» Небось бутылки собирает или тоже отлить пришел. Ну, думаю, дед, сейчас я тебе речь скажу пламенную и незлобную. Открыл я оба глаза и сел. И вижу, что рядом со мной Поп сидит на корточках. Ряса на нем черная, а сам рыжий как черт и физиономия конопатая. Сидит он и умильно так на меня смотрит. Не захотелось мне служителю культа грубых слов говорить, и поэтому я тихо и незлобно произнес:
– Ты что, папаша, спать мешаешь, ты что советскому культпросветстуденту сны видеть не даешь?
