Г-н Лаблаш был маленьким человечком, с печальным духом, угловатым телом, с матовой кожей, лицом со встревоженными глазами, постоянно бегающими за стёклами очков в черной черепаховой оправе. Желтоватая кожа лица контрастировала с бледной кожей тела, и даже в тех местах, где кожа обычно являет самые свежие оттенки, у него она была блеклой, и его черты, как и цвет кожи, внушали Симону смутное чувство грусти. Тело, правда, было неплохо сложено: ни толстое, ни высокое, ни худое — среднее тело, наверное, достаточно хорошо приспособленное для жизни, и действительно, случай г-на Лаблаша был совершенно не страшным: «верхний лобит правой доли из самых обыкновенных», как он сам любил повторять. Симон нашел элегантным в устах мелкого нотариуса термин «верхнего лобита» для обозначения вида туберкулеза, который, как и все другие виды, мог привести, через серию более менее разнообразных и более менее коротких фаз, к чахотке и смерти… Однако были все основания верить в счастливое разрешение досадного происшествия, которому Обрыв Арменаз был обязан тем, что среди его обитателей появился такой интересный человек, как маленький нотариус. Именно такое впечатление и сложилось бы у Симона, если бы не эта блеклая и матовая кожа. Он не доверял этой коже. Он не смог бы объяснить, чем вызвано это недоверие, но факт в том, что эта кожа вызывала у него сомнения не только в долголетии маленького нотариуса, но и в значимости и наполненности его жизни. Как странно: даже голый, г-н Лаблаш был словно в трауре…
Тем временем г-н Лаблаш, уже собиравшийся уходить, подошел к Симону с протянутой для пожатия рукой и свойственной ему немного сдавленной улыбкой и сказал:
— Ну что, сударь мой?..
Но, несмотря на побуждающий к отклику и немного отеческий тон этого вопроса, Симон счел, что он не требовал точного ответа. Он пожал протянутую ему руку и спросил:
— А вы?..
Человечек, растерявшись, пошел на попятный, сознаваясь, что потерял двести граммов.
— Но это неважно, — добавил он. — Совершенно неважно.
Однако по этому нервному ответу Симон понял, что маленького нотариуса серьезно занимала потеря, понесенная его особой, и он повторял себе эти слова, чтобы успокоиться. Симон увидел, что, прежде чем выйти, он сделал крюк, чтобы разминуться с Крамером, а тот, не без некоторой злобы, снова предпринял полный достоинства маневр, чтобы с ним не встретиться.
— Они поцапались, — объяснил Симону Жером, оказавшийся с ним рядом. — Крамер ужасно обидчив, они были слишком уж близки с Лаблашем, а потом он порвал с ним с треском по причинам сколь темным, столь и запутанным, как всегда бывает, когда Крамер с кем-нибудь ссорится.
