Минут за десять до срока ребята начинают сдавать первые работы, и когда раздаётся звонок, все сорок листков уже лежат у меня на столе. Ребята толпятся вокруг, я гоню их. Знали бы они, как мне не терпится поскорее прочитать то, что они написали!
— До завтра, до завтра, — говорю я. — Завтра в шесть часов консультация, а послезавтра…
— Устный русский! — подхватывают они хором.
…Они хорошо написали, мои ребята: так просто и непосредственно, словно герой рассказа — их добрый знакомый. Вот передо мною листок Володи Румянцева: «Раз капитан решил: «Самолёт у меня высокий, влезть в него трудно. А вдруг надо будет товарища спасти, как же тогда? Сделаю я верёвочную лестницу». Задумано — сделано. Сплёл себе лётчик Трусов верёвочную лестницу, и она ему потом очень пригодилась».
Дальше Володя описал, как именно это случилось, и закончил словами: «Так капитан Трусов выполнил закон наших воинов: никогда не оставлять попавших в беду товарищей».
А Серёжа Селиванов сделал под своей работой приписку: «Так поступил и мой старший брат». Понимая, что это уже не имеет прямого отношения к экзаменационной работе, он приписал это внизу листка, отступив на несколько строк. Но совсем не сказать о брате он просто не мог: слишком близка к его собственной жизни оказалась живая правда прочитанного.
Часа через три я выхожу на улицу.
День какой чудесный! Какое солнце! Небо какое синее! Даже и не помню, когда в день моего рождения было столько солнца.
Навстречу идут двое молодых людей.
— Какую тему писала? — говорит один из них.
Я смотрю на него с недоумением.
— Вы из десятого класса? — догадывается спросить другой.
— Мне сегодня исполнилось двадцать три года, я учительница, — говорю я, окинув их уничтожающим взглядом.
И только потом, когда уже перестаю слышать за спиной сконфуженные и весёлые извинения, соображаю, что обижаться, пожалуй, не стоило.
…Через день был устный экзамен по русскому языку. Ассистировал сам Анатолий Дмитриевич. Он никого не пропустил, всем задал дополнительные вопросы. Внимательно выслушав, как Савенков ответил на вопросы билета, он сказал:
— Теперь напиши-ка на доске: «Чижа захлопнула злодейка-западня»… так… и разбери по частям речи.
Я ждала, чувствуя внутри неприятный холодок: я-то знала, какой тут кроется подводный камень.
— «Чижа» — существительное, одушевлённое, нарицательное, мужского рода, единственного числа, а падежа… (наступило молчание, и тут я с облегчением даже не услышала, а догадалась по движению губ, что Николай шепчет про себя: «Чижиху…») …винительного падежа! — закончил он с торжеством.
