Эрик опустил глаза, рассматривая картину, которую держал в руках.
— А может, — продолжала старая женщина с неожиданной лаской в голосе, — самых лучших ангелы сопровождают и на земле. Думаю, рядом с мадам и на земле были ангелы.
Она вновь принялась за работу, а мы вернулись к своей. Никто из нас не произнес ни слова, но Бланка вдруг хлюпнула носом, и я понял, что она плачет.
Когда вам двадцать два, вы свободны и находитесь в чужом городе, мысли о будущем вам и в голову не приходят. Так было и со мной: я искал приключений, радовался жизни и наслаждался музыкой, и музыка неизменно дарила мне нечто цельное, нечто хорошее.
Дни наши текли счастливо, свои я делил между консерваторией и квартирой мадам Моксари, а Эрик проводил там почти все время — разбирал бумаги двоюродной бабушки, организовывал распродажу ее вещей, играл на заново настроенном рояле. Вскоре по приезде мы оба купили велосипеды, на них было удобно лавировать сквозь густой поток машин на Сокольской. Помню те часы, что мы в праздности провели в кафе у Карлова моста, разговаривая обо всем на свете — и ни о чем.
Чтобы начать распродавать имущество мадам Моксари, нужно было оформить налоговые льготы, уплатить налог и получить необходимые разрешения — этот механизм приводился в движение крайне медленно. Мы с Эриком радовались его неэффективности, поскольку благодаря ей получили возможность надолго остаться в квартире на Сокольской, наконец-то представшей перед нами во всем своем великолепии. Мы были веселы и беспечны. Вспоминая о том времени, я ищу и не нахожу знака, который показывал бы, что петля уже начала затягиваться. Жизнь моя была легка, я наслаждался ее легкостью и еще не научился высматривать в ней крадущиеся тени.
Эдуард Мендль, царя в консерваторской аудитории, выполненной в стиле элегантного барокко, превозносил достоинства простоты и ясности мышления. Это был маленький, аккуратный, острый на язык человечек. Он заявил, что его дело — не отрабатывать со мной технику, о которой я должен заботиться сам, а учить меня понимать красоту и выражать ее моим собственным, уникальным способом.
— Я научу вас думать, — сообщил он мне своим невыразительным, четким голосом, — видеть мир по-своему, слышать его по-своему. Еще я научу вас красоте выражения. Но непринужденность, с какой вы будете себя выражать, должна стать вашим личным делом. Над нею вам придется работать самостоятельно.
Учеником я был сознательным, для меня в музыке открывались целые миры возможностей, освещенные гением этого пожилого человека, чьи седые волосы и морщинистое лицо, время от времени освещавшееся улыбкой похвалы, я вижу сейчас перед собой столь же отчетливо, как тогда, когда встречался с ним каждый день.
