И, держа письма в левой руке, он поднес к ним снизу зажигалку, а потом мы стояли и смотрели, как они ярко горят, постепенно превращаясь в пепел.
Судьба эксцентричной Изабель Моксари заинтриговала меня, и, коль скоро мне не удалось прочесть ее писем, я с огромным интересом слушал бесконечные рассказы Бланки.
— Мадам была хорошая женщина, — сообщила ее бывшая уборщица, продолжая что-то скрести. — Очень хорошая женщина. Я была ее служанкой, но она обращалась со мной как с подругой.
А протирая пыль, Бланка не упускала возможности поведать краткую историю каждого предмета, к которому прикасалась. Мы с Эриком зачарованно слушали, как она перечисляет имена людей, пивших чай из чашек мадам Моксари, и названия произведений представителей интеллектуального бомонда, игравших с нею в карты, говорила о гениальных музыкантах, садившихся за ее рояль, в том числе об Эдуарде Мендле.
— Какая жалость! Ее картины не следует продавать и разделять. Ей бы это не понравилось. Их нужно поместить в музей, чтобы люди могли их видеть.
Я был с нею согласен. Много часов провел я в Картинной комнате средь ярких, живых красок и текучих линий личной коллекции мадам Моксари. Я по-настоящему узнал и понял ее картины, увидел в них постепенный переход от страстной юности к покою зрелого возраста, а по датам заметил, что на протяжении почти шестидесяти лет она писала по одному такому полотну в год, параллельно прочему творчеству.
— Мадам все время что-то рисовала, — сказала нам однажды Бланка. — В эту комнату она начала вешать картины в тот год, как вышла замуж. Говорила, работа ее жизни будет окончена, когда Картинная комната заполнится до конца. Мадам было все равно, что случится с картинами, которые люди у нее покупали. Ее волновала судьба лишь тех, что висели в этой комнате.
Слушая Бланку, я улыбнулся при мысли о толпах людей, собирающихся в Париже, чтобы посмотреть выставку Моксари, и подумал: а что бы они сказали, если б присутствовали при этом признании? Эрик тоже улыбнулся, наши глаза встретились, мы оба почувствовали комизм ситуации. Однако тут суровый голос нашего самоявленного надсмотрщика велел нам возвращаться к работе. Я снова принялся что-то оттирать, довольный тем, что Картинная комната все-таки была окончена до смерти ее создательницы, что великий план мадам Моксари, которому она столь долго и неукоснительно следовала, в итоге реализовался.
— В последние годы мадам жила очень одиноко, — продолжала Бланка, следуя течению собственных мыслей. — Родные ее не навещали. — Она взглянула на нас коротко, с немым вопросом, пытливо. — Другие люди нужны человеку, пока он жив, а не когда он мертв. У мертвых для компании есть ангелы.
