Они возникают серыми тенями, словно сотканные из тумана, выплывают клубками шерсти из стены дождя.
Дождь льет все сильнее. Зачем именно сегодня? Нельзя было отложить на более сухую погоду, которая будет… когда-нибудь. Наверное. Не уверена.
Раздаются автоматные очереди, где-то вдалеке женский визг, прорывающийся даже сквозь музыку. Громче. Еще громче.
Люди пока наступают, но каждый шаг дается тяжело. Трупы оборотней и людей в черной грязи. Громче уже некуда.
Мне кажется, меня кто-то зовет.
Кто-то важный.
И я иду.
Какого черта я делаю? Зачем надо было лезть в самую гущу свалки и почему меня никто не остановил?!
Наушники слетают в грязь и больше нет музыки, одни крики. И я кричу в ответ.
Оборотень прыгает прямо на меня, пытаясь вцепиться в горло. Выставляю вперед руку, все же отгрызенная рука не так фатально. Не везет мне на оборотней.
Я смотрю в почти человеческие глаза на лице твари. На что-то надеяться — смешно. Что до того, что это когда-то было одного вида со мной, если оно жаждет крови и мяса? Кого-то когда-то останавливало от убийства такая эфемерная вещь, как то, что тот, мешающий другой, такой же, как и ты?
У твари человеческие глаза и совсем не волчьи лапы — скорее, обезьяньи. Тварь вцепляется мне в руку, чудом не отрывая ее от предплечья, и можно унюхать запах гниющего мяса из ее пасти, которая уже совсем близко.
Автоматная очередь прошивает тело твари насквозь, и мне остается возблагодарить кого-то за то, что серебряные пули их, в самом деле, убивают. Я смотрю в серое стальное небо, с которого мелко и неуверенно падают капли дождя. Как будто кто-то там, наверху, плачет. Небесная панихида, что б ее.
Тело оборотня прямо на мне, и сдвинуть его, чтобы вылезти из-под мертвой туши не получается. Слишком уж тяжелая эта тварь.
Я вся в крови, куртка промокла насквозь, на моем лице кровавые разводы и капли слюны, стекающие из пасти агонизирующего оборотня. В человека он, увы, не превращается. А жаль, так у меня был бы шанс столкнуть с себя эту тушу.
Рука словно отнимается, немеет. Наверное, ее придется отрезать.
Немного обидно — в первый раз на охоте, и так получилось.
Как меня зовут?
Меня как-то зовут?
Кто-то зовет?
Мне кажется, я растворяюсь в темноте.
Человечьи крики и матерная ругань смешиваются с жутким, пробирающем до глубины воем. Мы, те, кто остались и те, кто были людьми продолжаем умирать в этой черной грязи.
— Вот идиотка малолетняя, — доносится до меня, и это самое цензурное из того, что я слышу.
