Рядом с кроватью на столике отчетливо тикают часы. “Я хочу знать, сколько времени”, – говорит она. Однако циферблат повернут к окну.
Еще у нее на столике – красная рамка с двумя снимками. На одном – подросток в белой рубашке. На другом – она на пляже, на руках у нее загорелый малыш в ожерелье из ракушек; позади две большие башни.
На фотографиях – один и тот же мальчик, совсем маленький, потом подросток.
Мешок капельницы и трубка: пластиковая змея источает яд. Сворачивается кольцами, словно стараясь укусить себя за хвост, потом ползет дальше и впивается во вздутую фиолетовую вену на левой руке женщины.
Стены палаты желтые, а не серые, словно обитые свинцом, как в отделении скорой помощи. Здесь все нежное, золотистое. Оно и к лучшему.
Когда я вошел в палату, пациентка сердито сообщила:
– Снег уже несколько дней как стаял! Жизнь – сплошная нелепость: здесь дороги чистые, а Томà застрял там, как в осаде.
– Где он сейчас?
– Не знаю! Где-нибудь на другом конце света, в самолете! По последним сведениям, он был в Рейкьявике, а оттуда собирался лететь в Нью-Йорк.
Она так сильно сжала кулаки, что побелели суставы на пальцах. Кисти словно превратились в плотные грозди винограда.
– Он проходит стажировку в Исландии. В самом крупном медицинском комплексе страны. Акушерство и гинекология. Это же надо, в Исландии… Можно подумать, у нас никто не рожает! – Она указала на телевизор и швырнула пульт на кровать. – К тому же там проснулся этот вулкан с непроизносимым названием. Выбрасывает такие облака дыма, что самолеты не поднимаются в воздух. Это же смешно!
Я слушал, как она ворчит. Пятьдесят с хвостиком, зеленые глаза, вздернутый нос, четко очерченный рот, большой, как экран телевизора. Какой у нее цвет волос, разобрать невозможно: их почти не осталось. Прежде чем их лишиться, она была рыжей, и я прозвал ее Жар-птицей. Парик она носить не пожелала.
– Сколько времени еще продлится запрет на полеты?
– Пока гора дымится, никто не полетит.
Ей было страшно, и она этого не скрывала. А вдруг сын не успеет приехать… вдруг она не увидит его, до того как…
– Извержение вулкана – это надолго? – спросила она.
Я не Гарун Тазиев[5], а всего лишь интерн. Я приготовился бежать длинную дистанцию:
• на первой дорожке – взбесившийся вулкан;
• на второй дорожке – Смерть, подстегивающая своего коня;
• на третьей дорожке – интерн, мечущийся между вулканом и Смертью. Дыхание нормальное, стетоскоп и бесконечные истории – при нем. Ни султана, ни Шахерезады, только смерть, интерн и пациентка, с нетерпением ждущая сына.
