Я вновь слегка покачнулась и взглянула на него в надежде, что он что-нибудь прочитает по моим глазам и поймет, что происходит.
Мы неподвижно стояли друг против друга.
Сглотнув, я набрала в легкие побольше воздуха и выпалила:
– Я уже семнадцать лет притворяюсь, что знаю собственную дочь, и никак не могу смириться с жестокой правдой: она для меня почти чужая.
Так вышло, потому что я потеряла слишком много времени – напрасно потратила, и все. День за днем я жила, особенно не вдумываясь в происходящее, будто скользила по поверхности. Может, это гораздо серьезнее, чем тот факт, что я постоянно изменяла мужу? Сложно сказать. Я отправлюсь в ад, даже толком не разобравшись за что. Смешно, правда? А уж выбирать есть из чего. Я всхлипнула и продолжала:
– Вы говорили, что у вас есть дети.
– Да, – подтвердил он, указав на фотографию на стене. – Двое. Но сейчас не время обсуждать мою семью. Отойдите и дайте мне заняться Луче!
Не обращая внимания на его слова, я стала рассматривать три одинаковые улыбки на фото и подумала, остались ли эти ребята до сих пор такими же, или время уже их изменило.
– Наверное, прекрасно было наблюдать, как они растут, – сказала я и закусила губу, чтобы не заплакать. – Я все испортила, и теперь мне так страшно, что я даже не могу внятно об этом рассказать, чтобы меня поняли. Никому не понять, отчего мать может стать такой, какой стала я.
Врач шагнул ко мне, но я его остановила:
– Не двигайтесь, не испытывайте моего терпения. Потом, будто извиняясь или оправдываясь, я продолжила:
– Вчера вечером, когда мою дочь везли в больницу, я была в постели с другим мужчиной. Трудно объяснить, зачем я это делаю. Чаще всего я даже удовольствия не получаю. А от угрызений совести не избавиться: они преследуют повсюду, идут за тобой по пятам, спят у тебя под боком. Если боишься темноты, она всюду тебя настигнет – ведь темнота везде одинаковая.
Я была на пределе и, глядя на стоящего передо мной мужчину, гадала, какой он – хороший муж, любящий отец? Среди его вещей на столе я попыталась отыскать что-нибудь, чтобы помогло бы мне его понять, но этот кабинет ничем не отличался от любого другого.
– Выпустите меня. Я нужен Луче! Опомнитесь! – выговорил он, старательно контролируя тон своего голоса, и мне стало ясно: он боится.
– Я бы с радостью рассказала вам о своем тяжелом детстве, о матери-алкоголичке и отце, который избивал меня, но это было бы неправдой: мои родители сделали для меня все, что могли. И теперь я сама хочу сделать хоть что-то, чтобы дочь могла мною гордиться. Что-то, на что был бы способен только Карло. Я улыбнулась, представив, что смогу походить на него хоть в чем-то.
