— Я… я не знаю… я, наверно, не смогу… А кем я буду Пете, если… если мы с тобой…
Она недоговорила. Слово «поженимся» было чересчур определенным: как будто она первая предлагает мужчине руку и сердце.
А как иначе? «Сойдемся»? В этом слышится что-то грязноватое, обыденное, приниженное. В духе какой-то сплетни.
«Будем любить друг друга»? Это звучит прекрасно, только как-то неопределенно. Любить — это глубоко внутри, это чувство, а не отношения и не поступки.
Владимира, однако, неоконченная фраза не смутила.
— Я бы мечтал, чтобы ты стала Петру другом. Он, знаешь ли, трудный мальчик. И друзей себе обычно выбирает не лучших.
— А! — с облегчением вздохнула она. — Другом — это нормально. Это я постараюсь. А вот мать заменить не смогла бы.
— Что ты, это и невозможно. Мама у человека может быть только одна. На всю жизнь.
Ирине стало горько и немного завидно:
— Наверное, тебе с мамой повезло.
— Да, повезло. Только я потерял ее рано. Как и Петя.
Ира вспомнила о своей маме, Людмиле Витальевне, которая променяла дочку на придурка Стива.
А дальше мысли перескочили на мать Федора — опустившуюся, спившуюся, жалкую Миледи. И на мать того мальчика из реабилитационного центра, которая отказалась от собственного ребенка, побрезговала им.
— Пете твоему повезло, — сказала она.
— Повезло, — подтвердил Владимир. — Наташа была замечательной женщиной.
— Красивой?
— Очень.
И опять в ней проснулся упрямый, ревнивый Овен:
— Красивее меня?
Она не шевельнулась при этом, но Львов почувствовал, как напряглись ее мускулы, как стало вдруг железным крепкое спортивное тело, еще миг назад такое разомлевшее.
— Что молчишь?
— Красивее тебя не бывает, — уверенно произнес он. — Вас просто нельзя сравнивать. Я покажу тебе фотографию, хочешь?
— Когда?
— Прямо сейчас.
Она задышала часто, как загнанная собачонка.
— Ты носишь ее с собой? Все пять лет?
— Больше. Десять. С самой свадьбы.
Ей ужасно захотелось ударить его, но… за что? Он честен, а честность Ирина ставила превыше всего. А потом, нельзя же ревновать к прошлому! И все же…
Владимир достал роскошный бумажник из тисненой кожи с золотыми — похоже, действительно из чистого золота высокой пробы — уголками. Фотография же, которую он извлек из кармашка, была старой и потертой, потерявшей былую яркость. Это был не тот портрет, который увеличивали для похорон, а курортный снимок в полный рост.
Ира жадно выхватила маленький кусочек картона. Какова она, эта Наташа, которую Львов не может забыть? Не встанет ли она, умершая, между ними?
