Десять минут спустя я уже нервничала у стола дежурного в «Форт-Ворс Стар Телеграм», почтенного стошестилетнего заведения, ведущего смертный бой с айфонами и айпадами, как и прочие городские газеты Америки.
Одну ногу за другой, напоминала я себе. Не споткнись.
Нельзя сказать, что я полностью доверяю хоть одной газете, но человеку, работавшему на эту, я рискнула бы доверить собственную жизнь. Он вышел из лифта в ярко-оранжевой футболке с принтом «Университет Иллинойса», туго натянутой на пухлом животе и едва прикрывающей пояс докерсов, на которых виднелись остатки чего-то итальянского, что он ел на обед.
Лайл Матьясовски, выпускающий редактор отдела «Хер-НИТ» (при модернизации его должность зазвучала как «редактор отдела Новых Информационных Технологий», но Лайл добавил префикс, выражая свое отношение), был старомоден во всех смыслах этого слова. Я подозревала, что Лайл, получивший свою кличку от репортеров за пышную прическу в стиле Лайла Ловетта и привычку к поэтическим выражениям, покупал себе футболки на блошиных рынках Далласа.
Ему нравилось слушать, как техасские мясники треплют его имя, а затем объяснять, насколько они неправы. В его резюме значились должности в «Нью-Йорк Таймс» и «Нэшнл Энквайрер», где он зарабатывал немалые деньги за написание заголовков вроде «ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ ДОЧЬ ОБНАРУЖИЛА В ПОДВАЛЬНОМ ХОЛОДИЛЬНИКЕ ЗАМОРОЖЕННЫЙ ТРУП конфеты из материнского молока». Никто не знал, почему этот янки решил поселиться у нас. Это еще одна загадка Лайла.
Но главным было другое: он являлся одним из ДП. Друзей папы. Они годами оказывали друг другу разные услуги. Со времен моей учебы в старшей школе папа настаивал, чтобы я всегда носила в кошельке визитку Лайла, вместе с визитками В.А. и Виктора. Никто не знал, с чего начались отношения папы и Лайла, все знали только, что они друзья. Начало их дружбы было как искра, из которой зародилась вселенная.
— Если ты МакКлауд и ты в беде, тебе нужен друг в прессе, друг в суде и, конечно же, друг на лошади, — говорил папа.
Лайл, В.А., Вэйд.
Как только я увидела Лайла, мое лицо сморщилось. К счастью для меня, Лайл давно уже стал знатоком таких гримас, потому что шестьдесят процентов журналистов живут на коктейле из антидепрессантов.
Он проводил меня к лифту, мимо пытливых взглядов репортеров, шокированных и полных надежды на то, что газета снова набирает персонал (но уж наверняка не того, кто носит красные сапоги), затем в кабинет на третьем этаже — крошечную кабинку в уголке. Лайл никогда не любил роскоши.
