— Философия у тебя железная, — сказал майор, держась за пресс. — Как ты, думаешь, мы тут надолго?
— Не знаю. Обычно суток пятнадцать держат, — спокойно ответил Фескин, затягиваясь папиросой.
— А сколько времени прошло?
— А хрен его знает. Тут разве можно сориентироваться. Что день, что ночь. Судя по пайке, мы сидим или один, или два дня.
В те минуты ни Фескин, ни Краснов не знали, что их заточение длится уже третьи сутки. Время вытянулось в одну сплошную линию, и поэтому было трудно определить, где начало, а где конец. Чувство голода тоже ни о чем не могло говорить, так как с момента ареста и заключения под стражу, это чувство всегда преследует арестанта до конца его срока.
— А ты, как тут оказался? — спросил Краснов.
— Замели меня легавые, — нехотя ответил Сашка.
Ему сейчас было стыдно сказать майору Краснову, что он вместе с Залепой-Смоленским, взял на «скок» кассу авиационного завода, где Краснов работал военпредом. Ему было стыдно, и поэтому он не хотел говорить об этом.
Фикса слышал, как вертухай сказал, что этого врага народа все равно приговорят к вышке. Он знал, поэтому ничего и не хотел говорить. Не должен, не должен Краснов знать, что он, Сашка Фескин, без пяти минут вор в законе, покушался на деньги рабочих.
— А вас, Петрович, за что?
— Меня, Саша, обвинили шпионом. Говорят, я Родину продал и на немцев работаю.
— Это же бред!
— Бред не бред, но кому-то это нужно. Немцы к нам на завод каждый год приезжали и приезжают. У них договоренность с Наркоматом обороны. Вот только я слышал, Саша, что война с немцами неизбежна. Сталин оттягивает время, как может, чтобы перевооружить Красную армию. Но ведь у немцев тоже разведчиков хватает. Они-то Гитлеру их сраному тоже докладывают о нашем перевооружении.
— А я, Петрович, в политику не лезу. Вон вашего брата сколько сидит… Полная тюрьма. В каждой хате по несколько человек лишних. Каждую ночь в подвале расстрельные приговоры в исполнение приводятся. Мочат народ русский — мама, не горюй! Я не хочу под вышку. Лучше быть блатным вором, чем политическим жмуром. Во!
— Это, Саша, ты говоришь правильно. Да и философия твоя мне понятна. Ноги они ведь из жопы растут, поэтому их в дерьмо можно ставить смело. А раз в дерьмо наступишь, то всю жизнь оно вонять будет, жизни не хватит отмыться.
Фескин посмотрел на свои ноги, почесал под подмышками, разгоняя собравшихся там на собрание вшей.
— Я, Саша, это образно говорю! Натуральное говно в бане отмоешь, а вот внутреннее…. То, которое внутри, его никогда… Оно вечно. А люди, люди они чувствуют, в ком этого дерьма много, а в ком…
