К вечеру того же дня, когда «воровской прогон» уже достиг почти всех камер тюрьмы, двери в хату восемь три с лязгом открылась, и в дверном проеме появились двое НКВДешников, пристально в полумраке осматривая заключенных из-под козырьков своих синих фуражек.
— Что зеньки лупишь, мусор? — послышался голос Сивого. — Говори, че надо!
— Фескин! — обратился охранник. — На выход!
— С хотулями?
— Нет! Пока без хотулей! Кум зовет! — сказал вертухай. — Базарить будет по душам.
Фескин слез с нары и, накидывая на ходу рубашку, вышел из камеры, заложив руки за спину.
— Лицом к стене! — скомандовал один из охранников.
Фескин послушно повернулся лицом к стене, продолжая держать руки за спиной. Один из охранников ощупал его одежду сверху вниз, а другой тем временем закрыл камеру и ткнул большим ключом его в бок.
— Вперед! — скомандовал властный голос охранника, и Саша Фескин под конвоем вступил на чугунную лестницу, ведущую на первый этаж.
Корпус «Американки» напоминал большой квадратный стакан из красного кирпича. Огромные стеклянные окна с первого по третий этаж находились напротив друг друга. По периметру трех этажей выступал металлический балкон с перилами. По центру тюрьмы с первого этажа шла широкая чугунная лестница. На каждом этаже находилось порядка 30 камер, в которых шла своя уголовная жизнь.
Кабинет «кума», как называли «урки», начальника оперативной службы тюрьмы, располагался на первом этаже. Идущий впереди охранник, открыл двери в кабинет и доложил по уставу:
— Товарищ майор, заключенный Фескин, по вашему приказанию доставлен!
— Давай сержант, заводи нового положенца, — сказал майор. — Хочу на нового пахана взглянуть. Цвет блатного мира, мать его…
— Вперед! — скомандовал вертухай, толкнув Фиксу в спину.
— Ну что, Фескин Саша-Ферзь, проходи, присаживайс, — сказал майор и указал на стул, прикрученный шурупами к полу.
Фескин, сев на стул, закинул ногу на ногу. Его растоптанные ботинки без шнурков вывалили свои языки, обнажив голые, без носков ноги. На правой ноге, на косточке красовалась татуировка паука, что говорило о его принадлежности к воровской, то бишь блатной масти.
— Что, начальник, надо!? — нагло спросил Фескин.
— Я слышал, ты сегодня в паханы произведен!? — спросил кум, присаживаясь за стол напротив Фескина.
— А че, вам в падлу мое положение? Решил, начальник, с первого дня меня под пресс? Да я плевать хотел на твой пресс! Я выбрал свою каторжанскую долю, вот и буду тянуть срок, как путевому пацану полагается, — сказал Фикса, почесывая под мышкой укусы клопов и бельевых вшей, кишащих в одежде арестантов.
