— Где оставил владыку? — сердито спросил он монаха.
— Вон на ту гору молиться поднялся, — Дионисий смело посмотрел на князя. После ночного погребения он никого не боялся.
Хованский пробурчал что-то и отошел к своему паруснику. За ним — стрельцы. Неожиданно начался мелкий, будто пропущенный сквозь сито, дождь. Дионисий видел, как один стрелец стал наливать что-то в чашки. Первым выпил князь. Выпил и начал во весь голос рассказывать, как по пути сюда Никон одни сухари грыз. Стрельцы дружно смеялись.
— Эка, сколько зла на земле! — застонал монах. И торопливо пошел навстречу митрополиту, который спускался с горы. Никон сел в свой парусник, а не Хованского.
— С тобой, не дай Бог, утону. Хоть беда и небольшая — Новгород другого владыку поставит. Боюсь, просьба царя ко дну пойдет! — Никон многозначительно посмотрел на князя.
Хованский промолчал. Он вынужден был терпеть выходки этого царского любимца, к которому его приставили сторожем.
Под лучами солнца и порывами легкого ветра море тихо играло волнами, отчего парусник мягко качался. Это успокаивало Никона, и он даже не заметил, как уснул. Разбудил его глухой удар рыбы о борт.
— Эка, сколько богатства в этих местах! — потягиваясь, будто сытый кот, с восхищением сказал Никон. — До кончины бы жил здесь.
— Тогда оставайся, владыка! — искренне предложил кормчий.
— Оставайся, говоришь? А что я здесь буду делать? Одену черную рясу и к тебе в келью жить пойду? — хитро улыбнулся он Дионисию.
Тот опустил голову, будто застеснялся, и неожиданно вспыхнул:
— Тогда почему же в святых книгах написано: Всевышний всех одинаково любит?
— У Всевышнего свои заботы, сын мой! Он далеко от нас. Кого как любит — об этом один только и знает…
Дионисий промолчал. Умолк, думая о своем, и Никон. Когда парусник мягко стукнулся о причал, он сказал:
— Пойдем, вместе потрапезничаем. Ты мне понравился — в чужой рот не смотришь. Характер у тебя похож на мой.
— С владыкой за одним столом никогда не сидел, лучше в келью пойду, — поклонился Дионисий.
Но Никон взял монаха за руку и строго сказал:
— Тогда велю проводить меня в трапезную! — и, опираясь на его руку, стал подниматься по крутому склону.
* * *
В полночь перед монастырскими широкими воротами, изнутри закрытыми толстым бревном, остановились четыре всадника. С губ тяжело дышащих лошадей хлопьями падала пена. Видно было, прискакали издалека.
Всадники спрыгнули с коней, и самый рослый стал изо всех сил стучать в ворота. Ни звука вокруг, будто жители все до одного умерли.
