Третьей звезды у нее не будет никогда.
Маллори не могла пошевелиться. Наконец она медленно разделась в темноте; жесткий корсет соскользнул с ее тела, как кожица с авокадо. Она накинула ночную рубашку и прошла в ванную, чтобы свершить обычный ритуал на сон грядущий. Она яростно чистила зубы, полоскала горло и втирала в кожу лица крем от морщин.
Из зеркала на нее глядело лицо старухи. Электрические часы в спальне, громко щелкая перекидными циферками своего табло, отсчитывали минуту за минутой.
И вдруг к ней пришло понимание факта настолько очевидного, чудовищного и уродливого, что она зажмурилась и зажала себе рот рукой. Но деваться от него было некуда. Она – неудачница.
Никогда она не поднимется выше. Никогда ей не войти в пантеон шеф-поваров, удостоенных трех звезд. Впереди у нее только смерть.
Той ночью мадам Маллори не могла уснуть. Она бродила по своей мансарде, ломала пальцы, горько жаловалась самой себе вполголоса на то, как несправедлива жизнь. За окном носились ловившие мелких насекомых летучие мыши, одинокая собака на другой стороне церковного кладбища тоскливо выла, и все эти существа как будто озвучивали своими голосами ее немую муку и одиночество. Наконец, уже под утро, не в силах далее выносить эту боль, мадам Маллори сделала то, чего не делала уже много-много лет. Она встала на колени. И принялась молиться.
– Зачем… – шептала она, поднеся к губам судорожно сцепленные руки. – Зачем мне жить?
Тишина. Ответа не было. Вскоре она в изнеможении залезла в постель и погрузилась под сбитым одеялом в какое-то подобие сна.
На следующий день завтрака в «Плакучей иве» не подавали, и утомленная бессонной ночью мадам Маллори позволила себе остаться в постели подольше, что было для нее нетипично. Она подумала, что ее разбудило воркование голубя на подоконнике. Но голубь улетел, и она наконец расслышала вопли, незнакомые голоса и звук мотора. Маллори встала с постели и подошла к окну. И увидела нас, ободранных индийских детишек, вывешивающихся из окон и башенок особняка Дюфура.
Она не могла толком понять, что происходит. Что она видела? Фыркающий «мерседес». Желтые и розовые сари. Тонну потрепанного багажа и коробок, сложенных штабелем в мощеном дворике. Мамин серый сторвелский шкаф, все еще привязанный к багажнику последней машины.
А посередине дворика стоял мой отец, воздевал к небу руки и рычал, словно медведь.
Как прекрасны были первые дни в Люмьере! Этот городок весь был одним сплошным приключением, столько там было неисследованных буфетов, чердаков, конюшен, складов, кондитерских и ручьев с форелью в его полях. Я вспоминаю эти дни как время радости, позволившей нам позабыть о том, что мы потеряли. Папа тоже наконец-то стал самим собой. Ресторанный бизнес был смыслом его существования, и отец немедленно занял шаткий письменный стол в прихожей, полностью погрузившись в подробности плана по переделке особняка Дюфура в кусочек Бомбея. Сразу же дом наводнили местные мастера – водопроводчики и плотники – со своими рулетками и инструментами. Под стук их молотков в этом крохотном уголке провинциальной Франции в нашем особняке словно возродилась лихорадочная бомбейская суета.
