— Я тоже остаюсь, — решительно вымолвила она.
— Что? — возопил дядя. — Куда, дура? Да ты знаешь, что они с тобой сделают?
— Ну и пусть. Я останусь, — твердо повторила сестра.
— Нет, пожалуйста! — взмолился я. — Ну сестричка, ну миленькая! Ну хочешь, я всегда буду…
— Ты еще ребенок, — сестра горестно качнула головой. — Без бабушки с дедушкой… не могу. Как ты вообще позволил им остаться? — кинулась она на дядю, словно отрезвев.
— Ты знаешь мамин характер! Ее не переспоришь! — неумело оправдывался он. — Отец не может идти. Солдаты отказались брать его в машину. Что ж мне, на своем горбу его тащить? Пойдем скорей!
— Я не могу, не могу! — закричала вдруг сестра.
— А ну пошевеливайтесь! — рявкнули напирающие сзади соседи.
— Я не могу… — она обессилено опустилась на корточки, закрыла руками лицо и заплакала навзрыд. Дядя ринулся к ней и приговаривал, увещевая:
— Им ничего плохого не сделают… Им немного осталось… Переживут, вот увидишь, переживут, и не такое переживали… А ты молодая…
— Я остаюсь… — сквозь слезы прошептала она и, сглотнув тяжелый комок в горле, повторила холодно, звучно, глядя дяде прямо в лицо: — Я остаюсь!
— Ну и дура! — неожиданно злобно ответил он. — Марш, младший! Быстрее!
Но я уже не слушал его.
Я принял твердое решение сбежать, спрятаться где-нибудь в городе и жить партизаном, защищая дом и своих родных. Поэтому я крепко обнял все еще бьющуюся в истерике сестру и, подхватив наши вещи, зашагал вслед за дядей, но на первом же повороте дал деру в закоулки. Слышал я истошные дядины крики, слышал, как солдаты переговаривались вполголоса о том, что опоздавших ждать не будут, слышал лошадиное ржание, сирену, рев моторов и приближающиеся залпы орудий. Окольными путями я вернулся к дому и спрятался в соседском подвале. Сквозь узкую створку я видел, как занимается рассвет и исчезают звезды, как они тают, наполняя своим изумительным светом небо нового дня, как самая яркая звезда превращается в солнце, и представлял себе, что совсем скоро стану настоящим героем, получу медаль и обо мне, может быть, даже напишут в газете. Тогда все будут мной гордиться — и сестра, и бабушка, и дедушка. И отец, когда вернется с фронта. И брат, которого я тогда еще считал живым. И она, она тоже узнает, она подумает: «Какой я была дурой! Кого я променяла на этого обычного моряка!» И тогда она бросит его, бросит и забудет, прибежит ко мне и полезет со своими ласками, но я буду холоден, я буду безразличен, как должен быть безразличен всякий, если его предают.
