Отдохнуть и согреться, думал Аллегри. Кость и Ночка изрядно продрогли за сегодняшний день, и художник, которого никогда в жизни не интересовали животные, невольно жалел их. Чтобы немного облегчить им дорогу, он сошел с повозки, благо до Чатала оставалось всего ничего.
Флейта и записи Алис лежали в заплечном мешке, с которым Аллегри не расставался ни на секунду, словно боясь, что они могут внезапно исчезнуть.
На подходе к городу он заметил нечто странное. Здесь было огромное количество детей. Везде находился какой-нибудь ребенок, то рисующий на снегу затейливые узоры, то играющий с другими в снежки.
Между тем взрослые как пропали из этого города. Только проплутав в Чатале с полчаса, Аллегри наткнулся на парня, который стоял, прислонившись к стене одного из домов. Вид у молодого человека был несколько слабоумный: положив руку на пузо, он меланхолично жевал кусок хлеба. Художник при взгляде на него почему-то подумал о коровах.
— Любезный, — сказал Аллегри, не зная, как еще обратиться к нему, — где у вас тут поесть можно?
Тот ткнул ему в лицо обкусанную краюху. Вероятно, особенной радости на лице художника не выразилось, и парень тут же забрал ее обратно и пожал плечами. Аллегри спросил снова.
И снова.
Наконец, когда Аллегри почти потерял терпение, парень махнул рукой в сторону двери.
Не факт, что это и было ответом на его вопрос, однако художник решил зайти. Мало ли, вдруг там окажутся более вменяемые люди. Привязав Кость и Ночку к дереву, он стукнул в дверь.
Она скрипнула и открылась. Повеяло чем-то вкусным, кажется, мясным пирогом; Аллегри услышал гомон, изредка перебиваемый визгливым женским смехом.
Ошибиться было невозможно: трактиры в любой части света похожи друг на друга, даже если у них, как в данном случае, не было вывески.
Внутри оказалось шумно, сумрачно. Аллегри первым делом поговорил с мальчишкой о своих мулах. Тот все время косился в сторону двери: ему хотелось играть с другими детьми, но его не отпускали. Пристроив Кость и Ночку, художник плюхнулся на свободную лавку. Он только сейчас, в тепле, понял, насколько устал и замерз.
Еду и пиво здесь разносила женщина, такого высокого роста, что оставалось только завидовать ловкости, с какой она справлялась с многочисленными подносами, при этом не стукаясь о притолоку. Кожа ее слегка отливала золотом: судя по всему, родилась она в какой-то другой стране. У коренных чатальцев этот оттенок мог свидетельствовать разве что о желтухе.
