— Кто вы? Только не говорите, что вас тоже зовут на "Ша", я уже запутался, — голову снова заломило, и он поспешил принять прежнее положение, однако стараясь не терять бдительность.
Женщина улыбнулась.
— Шати — мое имя, и я настолько же нормальна, насколько вообще может быть нормальным человек. Ну, трехсотлетний человек. Что ты хотел в храме? После того, как Шарти съела последнего гостя, к нам больше никто не приходил, и уж тем более — по своему желанию.
Вот странно, подумал художник.
Лодка уперлась в небольшой остров, и старая женщина помогла ему выйти на землю — почти вытащила, слегка замочив подол своего платья в красной "воде".
— Располагайся, — сказала Шати, указав на столик и два кресла, стоявшие посреди песка. Аллегри сначала не поверил своим глазам.
— Я живу здесь, когда сестры начинают буянить, — добавила она.
— Не то чтобы это было мое дело, но… где вы спите?
— А ты разгреби песок под столом и увидишь.
Художник очень осторожно сдвинул песок ногой, стараясь не потревожить свое избитое тело.
Там оказалась крышка люка.
Она сделала жест, как будто обрубила эту тему, спросила Аллегри во второй раз:
— Так зачем ты здесь?
— Меня интересует Храм Музыки.
Он никогда не видел, чтобы человеческое лицо так быстро менялось. Особенно такое. У Шати была тяжеловатая челюсть и выделенные, изрубленные морщинами скулы. Теперь сквозь ее черты словно проступил каменный истукан, с гримасой то ли отвращения, то ли печали.
Она мрачно усмехнулась.
— Что хочешь от храма Музыки, человек?
— Мне говорили, что там лежит один инструмент. Если точнее, музыкальный инструмент. Он мне и нужен.
— Часом не маленькая ли расписная дудочка?
Аллегри навострил уши. Вот-вот, прямо сейчас он узнает…
— Она разбита, — сказала Шати.
Художнику показалось, что он, как муха, попал в какой-то кисель — вырваться невозможно, да и сил на это нет.
— Бойся своих желаний, — прошептала она. — Наши исполнились.
Женщина встала, показывая, что разговор окончен.
— Я сейчас уеду, — сказала Шати. — Полежи тут некоторое время, я привезу тебе лекарство. И тогда ты сможешь уйти.
Она села в лодку. Раздался плеск, к берегу подкатили красные волны.
Аллегри, оставшись на острове, почувствовал себя дураком. Почему он поверил этой женщине? Она могла поехать за своими сестрами, а ни за каким не лекарством. И потом, короткий разговор — это далеко не гарантия, что Шати не сумасшедшая.
Художник поплотнее завернулся в свою, с дырками и следами крови, куртку. Его знобило, то ли из-за нервного потрясения, то ли потому, что дело шло к ночи и уже похолодало. В конце концов, под странные звуки, которые издавало болото — что-то вроде причмокивания и довольного урчания, он впал в полузабытье.
