После какого-то конкурса, организованного и проведенного Флер Ли, когда Бэбс единогласно признали лауреатом, у миссис Мак-Маннокс возникла новая идея. Ставка на то, чтоб пристроить Бэбс на какую-нибудь должность в «Ярмарке». Когда это удалось, тетушка Рози возликовала. Прошло чувство горечи, исчез осадок после ее неудавшихся светских затей. Бэбс уже в «Ярмарке». Это получше любой свадьбы. Теперь она в тесном союзе с таинственной могучей державой — с прессой, силой, способной убить и поднять, и с помощью этого неожиданного окольного пути Бэбс наконец-то добьется высокого положения, о котором тетушка Рози так долго мечтала. «В нашей информации уже упоминалось, что ее ждет большое будущее», — так было написано в «Ярмарке», в статье, посвященной Бэбс. «Большое будущее» — о чем же еще мечтать? О замужестве? Одно другому не мешает. Все наладится, а потом уж можно будет, как во времена мистера Мака, вновь вращаться в мире богатых людей. Тетушка Рози забыла свои прежние тревоги, которые вдруг показались ей лишенными всякого смысла.
— А ты, Бэбс?.. Как ты сама восприняла эти жизненные перемены? Была этому рада?
— Я? Мне было ясно, что нельзя больше жить, как прежде.
— Как это, «как прежде»?
Бэбс посмотрела на меня взглядом, выражавшим растерянность.
— О том, как было прежде, я и собираюсь тебе рассказать. Только не торопи меня. — Она невольно обернулась к двери, за которой была тетушка Рози, словно надеялась, что ее прервут. Но мадам Мак-Маннокс была занята собой, уходом за лицом, выбором крема и казалась очень далекой, совершенно равнодушной к чему-либо другому. Она стояла у своего туалетного столика, причесанная, как подросток в день раздачи школьных премий. Легкий белый пеньюар обволакивал ее светящимся ореолом. Я наблюдала за ней, и мне показалось, что ее безразличие было притворным. Напротив, ее интересовало каждое произнесенное слово, она слушала нас, выслеживала и была полна глубокого осуждения.
— Вы слишком много говорите, — сказала она, глядя на меня. — Зачем? Впрочем, лучше уж болтать, чем есть. Это тоже ни к чему, но менее вредно. Да и правду сказать, чем еще можно сейчас заняться? Этель уже который раз опаздывает. У цветных отсутствует чувство времени. Полностью отсутствует.
Бэбс эти разговоры уже оскомину набили.
— Она скоро придет, тетушка Рози. Сегодня ведь воскресенье и к тому же так холодно…
— Воскресенье… Воскресенье… Какие могут быть отговорки? Ясно, что она опаздывает. Наверно, сидит в той церкви, куда я как-то ходила, чтоб сделать ей приятное. Если я правильно припоминаю, это поблизости от Лeнокс-авеню. У меня было чувство, что я нахожусь на танцевальном вечере. Какая-то запыхавшаяся женщина выбежала навстречу. Чуть не задушила меня в объятиях. Потом проводила на место, называя меня «медок мой, малышка моя», точно мы с ней знакомы очень давно. Чтобы представить меня, она вдруг завопила: «Еще одна душа завоевана!», и чуть ли не сотня людей в упор уставилась на меня. Пока распевали псалмы, какой-то ребенок, танцуя, направился к алтарю. Мать дала ему тамбурин. Он отбивал на нем ритм псалмов, и никого это не удивляло. Ребенок пытался увлечь меня за собой. Я просто не знала куда деваться: он хотел, чтоб я танцевала вместе с ним. Никогда я не забуду эту немыслимую сцену. В самом центре Нью-Йорка… В нескольких минутах ходьбы отсюда. Негритенок со звездой из синей бумаги на лбу, раскинув руки, танцует в церкви.
