— Именно она, когда была еще маленькой, привносила в дом веселую атмосферу, — поведал он мне. — Она была такой смешной малышкой! С того дня, как она исчезла, дом погрузился в печаль, которая уже никогда не покинула его.
Он корил себя за то, что оказался в Сирте в день визита Вождя в школу своей дочери.
— Если бы вы знали, сколько раз я представлял сцену с букетом цветов, я прокручивал ее в голове бесконечно! Я уверен, что его сообщники еще раньше заходили в парикмахерскую и заметили Сораю. И я подозреваю, что директриса школы была заодно с бандой Каддафи, она собрала девочек, которые обязательно ему понравились бы. И потом достаточно было придумать любой предлог, чтобы представить их ему. Теперь я точно это знаю: в каждом регионе Ливии Каддафи держал банду, которая занималась этой грязной работенкой.
Он еще сжимал от злости кулаки и тряс головой, потерянный в своих мыслях, сожалениях, угрызениях совести.
— Если бы я там был, я бы никогда не отпустил Сораю с этими тремя женщинами под таким глупым предлогом! Это же не имело никакого смысла! Когда жена предупредила меня, не осмеливаясь говорить по телефону о деталях — известно, что вся Ливия была на прослушке, — я помчался из Триполи в Сирт и отругал ее так, как позволяли приличия. Атмосфера была жуткой. Мы ждали одну ночь, две, три ночи, и я взбесился. Я хотел провалиться сквозь землю. Друзья Сораи, преподаватели, соседи, клиенты парикмахерской — все спрашивали: ну где же она? Тогда я уехал в Триполи, и ее мать могла отвечать: она со своим папой.
Подать жалобу? Но кому? Почему? Сорая уехала на машине протокольной службы, в окружении телохранительниц, служащих у Вождя. Любое заявление было немыслимым.
— Кто решился бы подать жалобу на дьявола в аду?
А когда родители получили подтверждение своим наихудшим опасениям — что Каддафи окончательно сделал из Сораи свою жертву, — они сдались.
— Альтернатива была ясна: либо позор, либо смерть. Так как отрицать, протестовать или жаловаться было все равно что приговорить себя к смерти. И тогда я спрятался в Триполи и окончательно потерял вкус к жизни.
Он так хотел, чтобы воздали должное его дочери. Чтобы она вернулась с высоко поднятой головой, «отмытой честью», в свою большую семью. Он знал, что это невозможно.
— Все наше окружение догадывается об истории Сораи и закономерно считает меня «недочеловеком». У нас не существует более страшного оскорбления. Оно также касается и моих сыновей. Подавленные, закомплексованные, они не могут придумать другого выхода, как убить свою сестру, чтобы показать себя настоящими мужчинами. Это ужасно! У нее нет никаких шансов в Ливии. Наше традиционное общество слишком глупое и жестокое. А знаете что? Самое страшное, что может случиться с отцом: я мечтаю, чтобы ее удочерила иностранная семья.
