***
Мне нужно было ехать в Сирт, город Каддафи. Я хотела увидеть здание, где выросла Сорая, парикмахерскую, которую с таким рвением содержала ее мать, школу, где разыгралась сцена с букетом цветов. Сорая была не в восторге и со мной не собиралась, но она меня понимала. Ей самой было интересно, что стало с владениями Каддафи в 360 километрах от Триполи. Раньше это была маленькая рыбацкая деревня, которую правитель Ливии мечтал превратить в Соединенные Штаты Африки. Но осенью 2011 года она стала местом ожесточенных и кровавых сражений с силами НАТО. Отныне о ней говорили как о городе-призраке, терзаемом горькими воспоминаниями и больном из-за своей мечты стать великим, будучи сегодня разоренным. Решив в последнюю минуту найти там укрытие, Каддафи оказал ей медвежью услугу, обратив на нее ливень огня и стали.
Дорога была длинной, прямой, быстро стала монотонной. Она пересекала широкие пустынные земли, где под свинцовым небом виднелись стада овец или блуждающие серые верблюды. Иногда шел ливень и бил в ветровое стекло. Потом срывался ветер, поднимая песчаные вихри, отчего становилось опасно вести машину. Неожиданно на обочине появлялись силуэты бедуинов, закрывавших лицо шарфом, и мы боялись, что в любой момент можем наткнуться на животных. На контрольных постах повстанцы в капюшонах и солнечных очках, защищавших их от песка, давали знак проезжать коротким движением автомата Калашникова, мало придираясь к документам. Дрянное время для путешествия. Говорят, что от ветра пустыни сходят с ума. Понемногу прорезалось солнце. Передо мной предстал Сирт. Или, скорее, его скелет.
Ряды пустых, разоренных, разграбленных домов. Каркасы зданий с почерневшими стенами, с зияющими дырами, проделанными ракетами и минометами. Несколько домов и зданий в руинах, точнее, стерты с лица земли. Здесь прошли жестокие и отчаянные бои. Чуть дальше ситуация казалась менее серьезной. Редко встречались неповрежденные здания, но кое-где на широких, обсаженных пальмами улицах я увидела открытые магазины.
— Мы быстро вернулись в колею, — сказал мне один торговец. — Некоторые, конечно, сбежали, и мы их никогда не увидим. Но семьдесят процентов от семидесяти тысяч жителей вернулись. И приспосабливаются. И восстанавливают. Остались, чтобы тесниться по десять душ в одной комнате едва уцелевшего дома. А что делать?
Часть улицы Дубаи, где находилась квартира семьи Сораи, хорошо сохранилась. Линия одинаковых белых трех-или четырехэтажных домов, на которых не видно следов войны. Подъезды выкрашены в зеленый цвет (цвет Каддафи, который отныне исключали по всей стране, но, может быть, надо было сбыть запасы краски?), а магазины одежды, товаров для здоровья и красоты под сводами арок были открыты. На прилегающей улице работала парикмахерская. Изрешеченные пулями металлические жалюзи были опущены и могли ввести в заблуждение. Но сосед меня уверил, что это для того, чтобы защитить клиентов от взглядов прохожих, поскольку еще не было возможности заменить разбитую витрину. Внутри салона одна парикмахерша делала мелирование молодой клиентке крайне элегантного вида. Другая, улыбаясь, подошла ко мне и сообщила, что на сегодня уже все расписано. Здесь же ожидали три женщины в облегающих джинсах и с платками на головах, глядя на меня с любопытством. Нет, «хозяйки» сейчас нет. Я осмотрелась, пытаясь ухватиться за какую-нибудь деталь, о которой рассказывала Сорая. Но на черно-розовых стенах не было ни фотографий, ни особых украшений. Лишь овальные зеркала, в которых я бы с удовольствием увидела ее отражение.
