— Те, кто еще продолжают работать по сниженному тарифу, опаснее, — буркнул Волков. — На Русско-Балтийском заработок опытного рабочего с двух целковых упал до девяносто копеек. Ожидаем сильных волнений.
— Не мудрено, — Сторожев, казалось, был обрадован известием.
— В красильном цехе раньше за лакировку вагона платили семьдесят один рубль, — полковник исподлобья бросил мгновенный взгляд на чиновника, — а теперь пятьдесят три. Я был там третьего дня… По делам службы. Дышать, господа, совершенно невозможно. Не знаю, как люди выдерживают по четырнадцати часов!
— Закон, Юний Сергеевич, от второго июня девяносто седьмого года, — строго отчеканил губернатор, — ограничил рабочий день одиннадцатью с половиною часами. По четырнадцати часов никто теперь не работает.
— Какая, в сущности, разница? — устало отмахнулся полковник.
— Весьма даже существенная, сударь, — упрямо сдвинул брови Пашков.
— Текстильщицы получают за дневной труд от силы полтинник, а то и двадцать пять копеек. Полковник прав, — совершенно неожиданно для губернатора Сторожев открыто поддержал жандарма. — Условия в промышленности создаются невыносимые. Не лучше обстоят дела и на хуторах. Позволю себе вновь повторить то, что имел честь сообщить вам в прошлый раз, ваше превосходительство. — Сторожев спрятал книжечку в карман и снял очки.
Синие красивые глаза его, затененные ресницами, выглядели, как всегда, безмятежно и чуточку насмешливо. — Батрак работает в поле от зари до зари. Это ни для кого не новость. Но ведь он и ночью редко имеет покой. Кто, по-вашему, мелет хлеб на господской риге? Все тот же батрак, безответный Озолинь или Калнинь, причем по ночам, устав до чертиков после трудного дня бесконечной работы. А баба его не знает отдыха и в Христово воскресение. Уборка, уход за скотом и все такое прочее. На круг, между прочим, выходит сорок копеек в день, из которых надо и подушную подать платить, и…
— Хорошо-с! — Губернатор отставил ручку и легонько постучал песочницей по столу. — Все это действительно не ново, давно известно. Что вы, собственно, предлагаете?
— Я? — Сторожев искренне удивился. — Ничего.
— А вы, Юний Сергеевич?
Полковник только улыбнулся в ответ.
— Тогда будем просто ждать, — заключил губернатор.
— Иначе говоря, съезжать по наклонной, — заметил Сторожев.
— По возможности медленнее, — с неизменной улыбкой добавил жандарм.
— Эх, господа-господа, даже наедине с собой нам трудно признаться, что и мы… — Сторожев замолк на мгновение, но тут же со всей решительностью произнес: — Ждем тех благотворных перемен, на которые надеется вся мыслящая Россия. Пора, наконец, окна раскрыть пошире, очень душно у нас, дышать нечем.
