— Обещаю.
Они крепко пожали руки и, не оглядываясь, разошлись в противоположные стороны.
С Павлом Ивановичем Асояном Таров встретился в небольшом номере гостиницы «Ингода». Асоян сосредоточенно выслушал его доклад. Отказ Мыльникова расценил с чисто профессиональной точки зрения.
— Это же отлично! Мы можем не трогать Мыльникова и таким образом без дополнительных мер убережем твою честь перед атаманом и его шефами, — говорил Асоян. — С другой стороны, — добавил он, — видно, что казаки поверили Советской власти...
— Казачья беднота всегда поддерживала нас, — сказал Таров и улыбнулся: «Где сейчас Антон? Как сложилась его судьба?»
В темных глазах Асояна мелькнуло недоумение.
— Ты чего улыбаешься?
— Вспомнился давнишний спор с университетским товарищем Ковалевым, — пояснил Ермак Дионисович. — Я из казаков и тогда доказывал, что казаки разные...
— Ах вон в чем дело!
— Антон Ковалев рекомендовал меня в ЧК. Сам он работал помощником у товарища Урицкого. Не приходилось встречаться?
— Ковалев? Антон Михайлович? Как же, знаю. Года три назад мы вместе с ним разрабатывали один важный план. Больше не виделись. Подпись на документах встречал. Там же он, в Ленинграде...
Назавтра Таров отправился к Размахнину. На его группу Семенов возлагал большие надежды. До Петровского завода ехал на поезде. В вагоне было людно и душно. Ермак Дионисович прижался лбом к прохладному оконному стеклу, пытался восстановить в памяти разговор с Асояном. «Мы располагаем сведениями, что вокруг Размахнина группируются самораскулачившиеся казаки и последние заядлые единоличники, — предупредил Асоян. — Разберись, как далеко зашло дело. Люди там неодинаковые, приглядись, кто чего стоит... Не забывай главной задачи — удержать от активных действий».
От Петровского завода до станицы Шарагольской, где жил Афанасий Фирсович Размахнин, Таров добрался на попутных подводах. Станица Шарагольская вольно раскинулась на отлогом берегу Чикоя на узкой полосе степи, защищенной Малханским хребтом от северных ветров.
На скамейке возле дома, срубленного из толстенных бревен, сидел дряхлый дед, как выяснилось, отец Размахнина. Поздоровались.
— Отколь пожаловал? По какому делу? — допрашивал дед, приложив ладонь к уху. — Афоня-то? На покосе, должен приехать...
— Сколько же вам годов, дедушка?
— Не знаю, не знаю, сынок. До сотни считал, бросил... Глухой, слепой, ноги будто деревяшки. Худа старость, а все равно охота дольше пожить...
Размахнин приехал поздно. Распряг лошадь, вошел в дом, перекрестился.
