— Сначала, пока продразверстка была, конечно, тяжко мужику приходилось, — рассказывал Мыльников за ужином. — Обидно опять же: работаешь до кровяных мозолей — и все отдай под метелку. Пошто в ту пору атаман не пособлял нам? А? Ленин Владимир Ильич упредил вас — отменил разверстку, налог ввел. Ожил крестьянин... Про себя скажу — хозяйство мое в гору пошло. Мужик я работящий, не пьющий. Летом в земле ковыряюсь, зимой срубы ставлю — отсюда и достаток...
— А колхоза не боишься? — спросил Таров. Ему хотелось выяснить, как тверд отказ Мыльникова.
— Чего же его бояться? Колхоз — не волк. Ежели честно сказать, единоличная жизнь мне больше по душе: репу посадил — твоя, цыпленка вырастил — твой. Всему ты хозяин, сам себе голова. А в колхозе и трудяга и лентяй будут из одной миски хлебать. Правильно я говорю? Но ничего, я думаю, жизнь все поставит на свое место, всему научит... Не пропадем. Говорят: одна головня в печи не горит, а две — и в открытом поле не гаснут... Вот и получается, разбежались наши с вами дорожки в разные стороны. Не обессудьте, ваше благородие: что в голове, то и на языке.
— Гляди сам, Иван Мелентьевич. Неволить не станем. Как велит совесть, так и поступай...
Жена Мыльникова постелила гостю на широкой скамье. Она все делала тихо, передвигалась неслышно: ни словом не обмолвилась с Таровым, ни разу будто и не взглянула на него.
Ермак Дионисович привык спать чутко, настороженно. Ночью он проснулся, должно быть, от скрипа половицы. Открыв глаза, увидел огромную тень человека, надвигающуюся прямо на него. Тень скользнула по его ногам. Таров инстинктивно поджал ноги и напружинился. Он приготовился нанести сильный удар ногами, если увидит недоброе. Ермак Дионисович при любых условиях мог защитить себя. Тень несколько минут стояла, как страшный призрак, а затем отступила и растаяла в темноте.
Таров начал было думать, что тень пригрезилась ему. Однако утром хозяин рассеял его сомнения.
Поднялись они до рассвета, позавтракали. Мыльников пошел проводить Тарова. Шли молча: все переговорили накануне. Когда дорога свернула в лес, и стали прощаться, Мыльников вдруг признался:
— Ночью баба совет давала — пореши, мол, непрошеного гостя. А то, говорит, потонет и тебя утянет за собою...
— Струсил, что ли?
— Нет, рука не поднялась: что-то вроде доброе почуял в тебе, человеческое. Вижу, не варначье...
— Спасибо, Иван Мелентьевич, за добрые слова.
— Тогда и я осмелюсь попросить тебя: в случае чего, мы друг друга не знаем, не встречались. Обещаешь?
