Как-то раз он пришел с фотоаппаратом и заставил меня позировать ему голой. Он говорил, что это нужно для получения страховых выплат и для судебной тяжбы против управления социального жилья. Он снимал крупным планом мои бедра и нижнюю часть живота. Мне было так стыдно, что я закрывала лицо ладошками, а он смеялся и говорил:
— Ну давай же, разведи ноги в стороны, чтобы было видно все ожоги… Посмотришь, сколько заплатит управление социального жилья, когда его начальник все это увидит!
Он смеялся так громко и заразительно, что я тоже начала смеяться. Я видела, что он очень доволен, и у меня самой на душе посветлело. Я даже спросила, а нельзя ли мне получить в подарок новую куклу.
— Когда нам заплатят кучу денег, я куплю тебе куклу. Но ты должна быть очень ласковой со мной, своим папой. Ты — моя маленькая куколка!
Он погладил мое лицо и легонько ущипнул сосочек на моей груди.
Затем он вышел в коридор и, позвав Надю, заперся с ней в своей комнате.
Получалось, что с момента моего отъезда ничего не изменилось.
Ничего не изменилось, если не считать того, что Старушка стала вести себя в присутствии Старика очень тихо. Она уже почти не разговаривала с Надей. Брюно делал все возможное для того, чтобы быть незаметным, и, можно сказать, стал тише воды ниже травы. Он теперь со мной не общался, и я лишь время от времени замечала, как брат проходил мимо нашей с Надей комнаты — так быстро, что едва успевал на ходу бросить на меня взгляд.
И все же я была довольна, что вернулась домой. Почему-то я чувствовала себя здесь лучше, хотя у нас дома и не было телевизора. Если бы у меня были телевизор и моя кукла, то я вообще чувствовала бы себя счастливой.
Но затем я неожиданно оказалась в аду.
Рассказывать об этом периоде моей жизни труднее всего, причем не столько для меня самой, сколько для моего писателя.
Ему потребовалось несколько дней — или нет, даже несколько недель — на то, чтобы придумать, каким образом можно изложить все это на бумаге. Сначала я рассказала ему обо всем по-простецки, как смогла, и сразу заметила по его глазам, что он не может во все это поверить. Я вообще-то уже привыкла, что люди мне не верят, но в этот раз мне стало очень неприятно.
— Это правда. Я рассказываю так, как это в самом деле происходило.
— Я знаю, Лидия. Я знаю.
— То же самое было, когда я рассказывала об этом полицейским и следственному судье. Они не могли во все это поверить. Но это не так уж удивительно. Никто не хотел в это верить в течение многих лет. Вот почему я предпочитала ни о чем не рассказывать.
