Люк испытал новое чудовищное потрясение, услышав реальные подробности семейных событий, полную картину которых ему никак не удавалось сложить.
— У меня создалось впечатление, что смерть Эверетта была какой‑то нелепой, — заметила Дженис. — Рассел просто оказался вдали от пруда, в то время как его брат стал тонуть и попытался выбраться из воды. Вот и все, что мне удалось выведать у вдовствующей герцогини.
Люк сокрушенно покачал головой: ну и семейка! Столько зла. Столько жестокости. И оба его родителя, как оказалось, стали жертвами.
— Я понимаю, как трудно будет идти дальше, учитывая, что история твоей матери здесь, очевидно, была далеко не приятной, — между тем продолжала Дженис. — Но должна тебе напомнить: Холси — могущественный герцог, и никто не посмеет его обвинить за то, что с ней случилось, а ты всего лишь грум, которого и слушать‑то никто не станет.
— В самом деле? — Он крепко ее обнял. — А ты? Ты станешь?
Она попыталась отвернуться, но он повернул ее лицо к себе. Дженис ничего не сказала, но глаза ее полыхали яростью.
— Так вот: мне ты скажешь «да» прямо сейчас, а мерзавцу, который спит там, наверху, скажешь «нет» сегодня вечером, когда он сделает тебе официальное предложение. И запомни: ты никогда не будешь принадлежать ему, потому что ты моя. Ты заставила меня признать это, так что теперь отвечай за последствия.
Люк яростно, со всей страстью завладел ее ртом. Дженис попыталась воспротивиться, сопротивлялась, поскольку была страшно зла на него, а в следующую минуту шептала:
— Я ненавижу тебя, Люк Каллахан, за то, что делаешь со мной.
— Но тебе это нравится, — поддразнивал он, лаская ее груди. — Тебе хочется, чтобы я делал это снова и снова. Признайся наконец.
— Никогда.
В погребе было холодно, но от их тел распространялся жар. Тусклый свет фонаря отбрасывал их тени на стену погреба, и слабый запах земли напоминал Дженис, что это влечение, столь всепоглощающее и неистовое, она испытывает к простому рабочему, груму. По мнению света, он даже в глаза ей смотреть недостоин.
Но сейчас он смотрел. И смотрел так, словно был ей не только ровней, а и вовсе господином. Мужем.
— Сними ночную сорочку, — хриплым от страсти голосом приказал он.
Он явно не оставлял ей другого выбора.
Она некоторое время пристально смотрела на него, потом отступила на шаг и через голову скинула сорочку.
— Я соглашусь на твою игру. Но берегись: играть буду за себя.
Холодный воздух обжег обнаженное тело Дженис, словно ее окатили ведром ледяной воды, но от пылкого взгляда Люка тут же бросило в жар.
