Она зажала ладошкой рот, но Люк услышал хихиканье. Справившись со смехом, Дженис прошептала:
— Извините. Как видно, и вам сегодня пришлось нелегко.
— Да, денек был еще тот.
— Вы спешили вернуться в поместье из‑за дневника?
«Чтобы поцеловать вас». Неужели она не понимает, что это влекло его сюда гораздо сильнее, чем что бы то ни было еще?
— Вы правы, — сказал он. — Но не только.
— Почему же еще?
Он пожал плечами:
— Этого я вам не могу сказать.
— Но я хочу знать! — Она упрямо вздернула подбородок.
Он ничего не ответил, и некоторое время они молча наблюдали за Эсмеральдой, которая усердно вылизывала свое потомство.
— Кто возьмет всех этих щенков? — задумчиво спросила Дженис. — У вас есть кто‑нибудь на примете?
— Месяца два они должны оставаться с Эсмеральдой.
«Вы уедете гораздо раньше», — с сожалением осознал Люк.
Опять наступило неловкое молчание. Эсмеральда закончила вылизывать последнего щенка, и все семейство улеглось спать.
Люк наконец решился спросить о том, что волновало его больше всего:
— А как герцог? Уже успел вас очаровать?
Дженис молча пожала плечами, и этого Люк вынести уже не мог: обхватив ее талию — в этой чертовой зимней накидке, — нагнулся и поцеловал.
Этот поцелуй ничуть не уменьшил сковывавшее его напряжение, но, подобно восхитительному закату в конце тяжелого трудового дня, внезапно заставил ощутить радость, несмотря на все остальные неприятности.
Крупные неприятности.
Сестра Бриджет выбивалась из сил. Каждую неделю кто‑нибудь еще отказывался помогать сиротскому приюту — торговец здесь, фермер там. Местный священник пытался объяснить Люку, почему приюту постоянно не хватает еды и ресурсов, почему становится все меньше семей, желающих принять к себе ребенка.
Увидев это, Люк испытал страх: вскоре никто уже не осмелится помогать сестре Бриджет, — и он знал, что все это дело рук Грейсона.
Люк чувствовал, что Дженис так же рада встрече, как и он, что и она нуждается в этой чувственной передышке. Он прижал ее голову к груди и снова крепко поцеловал. Поцеловал так, как рабочий, солдат или боксер — Люку довелось побывать в их шкуре — поцеловал бы свою женщину.
Дженис не была таковой — и никогда не станет, — но на несколько минут он мог вообразить, что она принадлежит ему.
С ее губ сорвался легкий стон, и он снова поцеловал ее, потянувшись к пуговицам ее накидки. И тогда девушка отстранилась и сама энергично расстегнула их, молча наблюдая за ним. Ее губы были сжаты, и всем своим видом она выражала решимость.
