Не выходил, не поставил на ноги лишь двоих, самых дорогих и родных — свою жену и единственного сына. Жена Евпраксия сгорела десять лет назад в такой же горячке, от которой сейчас тает Любава. А сына, двадцатипятилетнего витязя, привезли годом позднее из-под Лубна, что над Сулою, на носилках между конями, с половецкой стрелой в груди… Две недели боролся тогда Славута за его жизнь, все свои знахарские знания приложил, все мази и отвары применил, приглашал всех лекарей, что славились в округе умением лечить, — и греков, и венецианцев, и немцев, и иудеев, и своих. Ничто не помогло. Никто не спас ему сына. Угас, как свеча, оставив в сердце отца по себе незаживающую рану…
Три дочери — как отломленные ветви. Повыходили замуж — выпорхнули из гнезда. И все далеко — одна в Галич, вторая во Вщиж, третья аж в полесский Туров. И остался старый боярин-гусляр, знахарь и волшебник-чародей — сиротой-одиночкой. Читал книги, вёл свою собственную летопись, отводил душу песнями на княжеских пирах, влюблён был в соколиные ловы, а ещё — щедро раздаривал доброту своего сердца людям, которые нуждались в такой доброте и помощи. В последнее время ими стали Ждан и Любава. Полюбил их, как родных.
— Неужели помрёт? — вздохнул Самуил.
— Все мы смертны.
— Бедный Ждан! Он всем сердцем полюбил эту дивчину…
— Отчего он так долго не возвращается? Как бы не случилось чего лихого с ним!
— И я его жду — не дождусь, — покачал головой Самуил. — Обоз готов уже. Малость подсохнет — и пора трогаться в путь, к половцам, а его всё нет и нет… Мне он очень нужен — знает язык, обычаи, дорогу. Да и смелый, разумный, только бы не сглазить!
— Каким шляхом поедешь?
— Как всегда — Залозным… Правым берегом Днепра до Заруба, там на другую сторону, до Переяславля, а оттуда — к устью Сулы…
— А назад?
— Как Бог даст… Правда, князь хочет, чтобы я ждал его на Ворскле возле Переволоки…
— Какие знакомые пути-дороги! — с горечью в голосе воскликнул Славута. — Сколько по ним хожено, езжено! Доведётся ли ещё?..
— Доведётся, вуйко, — утешил его, как мог, Самуил.
Но тот пожал плечами.
— Как знать… Груз лет за плечами уже начинаю чувствовать.
— Ну, не скажи, ещё не у каждого молодца такая сильная рука и такой зоркий глаз, как у тебя, вуйко! На лету птицу бьёшь!
Славута хотел на это что-то ответить, но не успел. К нему торопливо подошла Текла и шепнула:
— Боярин, Любаве стало хуже! Руки и ноги холодеют… Что делать?
Девушка дышала неровно, с трудом. Глаз не открывала. Лежала на мягких подушках, укутанная одеялом, неподвижно, как мёртвая, и только тонкие белые пальцы шарили по груди, будто хотели вырвать из неё боль, которая жгла её нестерпимым огнём. Нос заострился, под глазами залегли тёмные тени.
