Иссерли знала одно место в стороне от главной дороги, у идущего в Балинтор шоссе В-9166, там стояли развалины древнего аббатства, в которые она иногда заезжала, чтобы подремать. Туда никто никогда не заглядывал, даром что официально аббатство считалось туристской достопримечательностью; широко раскинутая сеть рекламировавших аббатство придорожных щитов была слишком редкой, чтобы завлечь в него водителей. Самое подходящее место для почти не спавшей Иссерли, которой пришлось за несколько часов до рассвета охотиться на сбежавших водселей.
Она представила себе, что уже добралась до аббатства Ферн и немедля заснула, обнимая рукой обшитый толстой тканью руль и опустив на него голову.
Сначала ей снились лишенные крыши руины аббатства, снилось, как она спит в них под океаном небес — лазурных, исчерченных перистыми облачками. Но затем, как это нередко случалось, Иссерли соскользнула вниз, на более глубокий уровень сна, словно провалившись сквозь коварную корочку растолченной в пыль почвы и сверзившись в подземный ад Плантаций.
— Это ошибка, — твердила она надзирателю, все глубже уводившему ее в лабиринты прессованного боксита. — У меня есть влиятельные друзья на самом верху. Они до глубины души потрясены тем, что меня отослали сюда. И сейчас добиваются пересмотра моего дела.
— Хорошо, хорошо, — бормотал, волоча ее в глубины лабиринта, надсмотрщик. — Ну вот, сейчас ты увидишь, на какую работу тебя поставили.
Они дошли до темной сердцевины фабрики, гигантской бетонной чаши, наполненной поблескивающей кашицей гниющего растительного материала. Огромные корни и клубни неторопливо кружили в вонючей белковой жиже, жирные листья содрогались на ее серебристой поверхности, будто обесцвеченные морские скаты, клубы синеватого газа вырывались из нее, преодолевая то там, то тут поверхностное натяжение. Вокруг этой огромной, пенистой чаши и над нею вились в душном воздухе зеленые испарения и окрошье сфагнума.
Вглядевшись, при всем омерзении, какое она испытывала, повнимательнее, Иссерли увидела сотни толстых, как пожарный рукав, труб, переброшенных с промежутками в несколько метров через закраину чаши и уходивших в ее клейкую тьму. Одну из них как раз вытягивал, сматывая, неразличимый в сумраке механизм, и сама ее поблескивавшая протяженность говорила о том, как глубока, на самом деле, чаша. Спустя некоторое время показался конец трубы с притороченным к нему искусственной пуповиной мешковатым, облепленным черной слизью водолазным костюмом. Не выпуская из рукавиц смахивающего на лопату инструмента, костюм неуклюже сполз на бетонный обод чаши и закопошился, пытаясь подняться на колени.
