Рассказ о Флоренции эпохи кватроченто
Оба они забыли друг о друге. Тропа, что долго вела их меж зарослей высоких диких роз по глухим местам, внезапно вбросила их прямо в открытое небо, в свет, протянув этих двоих Флоренции: на, возьми их. И мраморный город принял подарок. Он принял юношу, он принял девушку — и потому разлучил их. Ибо была вторая Флоренция, что забрала каждого из них. Город Беато Анджелико был родным для Симонетты, и она зашагала по нему, бесстрашно и вся в белом, прямо к Санта Мария дель Фьоре. Юноша в темно-тесном пурпурном платье старался походить на крутые дома-замки горожан: он рос вместе с их бдительными башнями. Черты его лица становились определенней, зрели и застывали окончательно, словно под незримым резцом. Он внимательно поглядел вдоль Арно и застыл, прислушиваясь. Потом напряженно сказал:
— А дым еще идет.
Симонетта, на пути в церковь совсем ушедшая в себя, обернулась, двинулась назад, смутилась и не сразу нашла взглядом Джулиано — настолько постаревшим он казался.
Он нетерпеливо протянул руку вперед, с силой, точно собирался пустить стрелу с незримого лука:
— Ты разве не видишь?
Девушку охватил страх. Она бросала взгляды наугад, беспомощно и быстро.
Они, ища, принялись кружить в пространстве между куполами и фасадами, долетая до вечерне-золотых холмов Фьезоле, оробели, устали и вернулись назад. Движения ее век были подобны взмахам крыльев.
Джулиано спохватился, увидав, как жестоко затравил ее бедные глаза. И раскаяние омолодило его так, как только могло омолодить. А любимая, почувствовав это, выросла, широко, почти по-матерински раскинулась над ним.
Она сжала рукой стебель дикой розы, подняла его к лицу, не ломая, и на белой цветочной чаше тихо прочла свою просьбу:
— Говори мне обо всем. Мне отсюда ничего не слышно. Но скажи — что ты имел в виду? Покажи мне дым, что ты увидел. Помоги мне отыскать его, открой мне, что он значит.
Юноша нерешительно заговорил:
— Был во Флоренции большой огонь. Один монах, черный, ходил по улицам, проповедуя: «Во всем, что вам любо, пылает искушенье. Я хочу избавить вас от блеска».
Тогда восшумел поток Арно. Джулиано глянул в вечер. Там все было — само великолепие и расточительство. Словно чем пристыженный, он продолжал, медлительно и колеблясь:
— Они снесли монаху все, что любили: кинжал, любимую книгу, венецианскую картину, золото, камни, цепочки… многие женщины — парчу, и пурпурные ткани, и собственные волосы, и все стало пламенем в его жестких руках.
