— Когда это ты себя плохо вел?
Лео качает головой, трет глаза. Он хочет есть и спать, и он устал ждать маму, которая никогда не приедет, потому что, он знает, она умерла, и вообще, он не понимает смысла всего этого.
— Не хочешь мне говорить? Что это, еще один секрет?
Лео закрывает глаза и знает, что ему надо быть взрослее и что надо перестать шмыгать носом, но у него не получается.
— Ну ладно, не важно. Скажешь, когда захочешь. Давай, заканчивай с домашним заданием.
Лео сидит, подпирая подбородок рукой и болтая ногами, потому что не достает до пола, даже если вытянет мыски, и ждет не дождется, когда подрастет; набравшись смелости, он шепчет:
— Это потому что я плохо себя вел? Потому что я перелез через ограду, поэтому мама не приезжает? Это я виноват, да?
Сторож молчит и думает, что он все время задает себе тот же самый вопрос, каждый день с тех пор, как все случилось. Он хотел бы сказать, что до сих пор слышит визг тормозов у себя за спиной, смешанный с его словами и со словами всех остальных. Сказать, что он пытался, но не успел. Что ему казалось, что ступенек мало, всего несколько штук, но их было бесконечно много. Всего шесть ступенек, слишком высоких для школы, когда их перепрыгиваешь через одну. Шесть ступенек, шесть лет, Лео; машина, выезжающая из-за поворота, но это не та машина, она другого цвета. Он хотел бы сказать ему, но ничего не говорит. Он садится на коробку и смотрит вдаль, в окно. Смотрит на лестницу и на Лео с ранцем под ногами и мячом, прижатым к груди, и видит, как все понемногу начинает выцветать.
