Она в черном свитерочке, расхаживает по комнате, вокруг пояса длинный шарф, толстый, красный с черным, двигается красиво, должен тебе сказать, змейкой вьется, головка маленькая у нее, носик точеный, глаза большие, карие... Не нравится, но смотреть приятно, Малов, а главное - хорошо говорит!.. Заслушаешься, так и обволакивает словами, и я смотрю на нее, слушаю, слушаю... Всего не перескажешь, приедешь, расскажу. В общем, она, оказывается - художница, и не чета мне, много лет училась у великих мастеров, акварели пишет, гуаши, и маслом может, и на пластинах медных вырезает, знаешь, потом их мажут красками, отпечатывают на бумаге, офорт, да?.. А как начала показывать свои разнообразные художества, дух захватывает, так все ладно, красиво, с выдумкой и вкусом!
- И вы рисуете, я чувствую? - спрашивает.
- Балуюсь понемногу... отвечаю, а сам думаю, какое счастье, что наверх утащил, пришлось бы показать, вот посмеялась бы, или учить начала, а я снисходительности, поучений этих не могу выносить, ты знаешь. Ну, не умею, да, да, да!.. Но так хочется, что рисую, только не трогайте меня, хотите смотреть - смотрите... но молчите, молчите. Мне больно, когда смотрят, неудобно, стыдно... словно на людях штаны с кожей сдирают... И получается-то не всегда, а как схватит, прижмет... особая растерянность и волнение, что ли...
Я разговор очень ловко в сторону отвел, с гордостью говорю тебе, ведь знаешь, мне не тягаться с умными людьми, хитрости никакой. Жасмин помог, я на него беседу столкнул, что вот, кормить буду, не пугайтесь... Она спрашивает, где живете. Я объяснил, что для пса высоко, как мучились-тащили рассказал, что ему лучше на прохладном воздухе, особая шкура, и свободу любит, не комнатный пес.
Она с пониманием отнеслась. Потом смотрит на меня, улыбается, и говорит:
- А я не против, если ты из квартиры будешь кормить... Только имей в виду, встаю поздно. Зато ложусь еще поздней, до двух стучи смело, я здесь одна, чайку попьем, поговорим...
Малов, она мне "ты" и "ты"... так сразу - я растерялся, стараюсь никак не называть. Потом к Жасмину вышли, а он, оказывается, ее видеть не желает рычит негромко, но грозным басом. Она спокойно отнеслась, разумно отступила, никаких обид, "понимаю, охраняет..." Я покормил его, извини, говорю, друг, завтра подробней пообщаемся, а сегодня, сам видишь, дела.
Вернулся, перешли на кухню, чайник засвистел... Разговоры вели до глубокой ночи, вернее, она говорит, а я слушаю. Все новое для меня... Наконец, ушел, чаем нагрузился, столичными пряниками и разговорами о настоящей художественной жизни.
