сильно грузинского типа. За стойкой, заставленной национальными закусками,
приправленными тархуном, киндзой, праси (это лук-порей), цицматом (особый сорт
салата), стоял такой же черноусый грузин, как Пушкин, Лермонтов, Горкий.
Застолье длилось часов пять. Тост следовал за тостом. Только и слышалось
„алаверды к вам, алаверды к вам". Был момент, когда за соседним столом внезапно
разгорелась ссора: двое вскочили, что-то гортанно крича, сбросили пиджаки на край
маленького водоема, где плавали любимые грузинские рыбки и... я закрыла глаза, чтобы
не видеть поножовщины, а когда открыла их, они оба сидели за столом и мирно чокались
своим излюбленным кахетинским...
Купаемся в солнце. Купаемся в серных банях. Ходили через Верийский спуск в
старый город, в Закурье. А Кура быстрая и желтая. Уж в ней-то ни капельки не хочется
искупаться. То висячий балкон, то каменные сту-
76
пени крутой, карабкающейся на гору лестницы вдруг остро напомнят мне
Константинополь...
Наше пребывание в Тифлисе чуть не омрачилось одним происшествием. Как-то
уже к вечеру О.К.Туркул пришла за нами звать в кино. М.А. отказался, сказал, что
приляжет отдохнуть (он всегда спал после обеда, хотя уверял со своей милой
покупающей улыбкой, что он не спит, а „обдумывает" новое произведение). Я ушла в кино
и ключ от номера взяла с собой, заперев собирающегося спать Маку... Что-то мы с O.K.
немного задержались, и, когда подходили к „Орианту", я поняла: что-то произошло.
Пароконные извозчики, стоявшие вереницей у гостиницы, весело перекликались и
поглядывали на одно из окон. До предела высунувшийся из окна взъерошенный М.А.,
увидев меня, крикнул на весь проспект Руставели:
— Я не ожидал от тебя этого, Любаша!
Внизу, в вестибюле, на меня накинулся грузин-коридорный:
— Зачэм ушла? Зачэм ключ унесла? Он такой злой, такой злой. Ключ трэбует...
Ногами стучит.
— Так неужели второго ключа у вас нет?
— Второго нэт...
Та же О.К. привела нас на боковую улицу в кондитерскую и познакомила с
хозяйкой-француженкой,
а
заодно
и
с
ее
внучкой
Марикой
Чимишкиан,
полуфранцуженкой-полуармянкой, молодой и очень хорошенькой девушкой, которая
потом много лет была связана с нашей семьей. Ей выпала печальная доля дежурить у
постели умирающего писателя Булгакова в качестве сестры милосердия и друга...
