- Что же тогда? Любовь? - развел руками Лихачев.
- Откроюсь перед вами, как верующий перед господом богом: война породит революцию. Рожден я для революции. Вот откуда мое возбуждение. - Ваня выпрямился и глядел на ученого строго, с решимостью отвечать за свои слова.
- Вон оно что! - воскликнул Лихачев. - Никогда не думал, что ты такой... Робеспьер.
Ученый хотел, вероятно, улыбнуться, но улыбки не получилось. Наоборот, лицо его стало серьезным, а взгляд больших глаз озабоченным. И Ваня без тгзуда понял, о чем думал сейчас ученый: "Рожден для революции... А знаешь ли ты, что такое революция? Ни я, ни ты этого не знаем".
- Война неизбежно взорвет царизм. Революция станет единственно возможным выходом из тех страданий, какие война принесет народу. Рабочий класс осознает себя в этих испытаниях как силу, которая должна вывести страну на путь социальной свободы...
Лихачев опустился в кресло. За свою долгую жизнь он сталкивался с самыми различными точками зрения на переустройство жизни людей. Но ни одна из них не увлекла его, не покорила. О многих теориях он думал с недоверием, а то и просто с презрением. "Болтовня, милые господа! Болтовня! Не более. Чтоб повернуть Россию на новые пути, надо, чтоб захотел этого сам народ. Мужик упрям, не захочет вашей "свободы", и ничем ты его не стронешь с места".
И сейчас, выслушав горячую речь Вани, Лихачев прежде всего подумал об этом.
- Война... революция... свобода... Звучит красиво, звонко! Но все это для нас, грамотеев, интеллигентов.
А мужик, бородатый мужик, темный и забитый, он чтонибудь понимает, Ваня, в этих премудростях? - сказал Лихачев, отметив про себя, что его молодой друг, несмотря на юные годы, по-видимому, человек с "царем в голове". Держится он просто, без стеснения, следовательно, уверен в себе, в рот каждому говоруну смотреть не станет.
- Бородатый мужик, Венедикт Петрович, действительно и темный и заЬитый. Но его просвещение, вероятнее всего, будет протекать ускоренным способом. До высот науки он поднимется фантастически быстро!
- Он не знает азбуки! Вместо подписи он тискает отпечаток пальца. А ты - высоты науки! - усмехнулся Лихачев, и губы его застыли в горькой гримасе.
- Мы говорим о разных вещах, Венедикт Петрович.
Вы имеете в виду высоты науки в области абсолютных знаний, я же веду речь о высотах революционной науки и борьбы. В этом наш темный и забитый мужик на поверку и не такой темный и не такой забитый, как о нем принято думать. Как-никак за его плечами опыт Событий пятого года.
